На грани фола - Чингиз Абдуллаев Страница 36

– Значит, господин Дронго, – равнодушно согласилась она. – Я полагаю, что вы уже поняли: мы не нуждаемся в ваших услугах.

– Странно. Разве мы с вами заключали договор? – не без удовольствия спросил Дронго. – По-моему, вам никто и не гарантировал оказание услуг. И, насколько я помню, вы не заплатили еще ни одной копейки. Или вы считаете возможным пользоваться моими услугами бесплатно? Это даже некрасиво с вашей стороны.

– Браво, браво, – неприятно улыбнулась она, покачивая ногой, – вы быстро учитесь. Но мы уже сказали вам, что не нуждаемся в ваших услугах.

Бочкарев молчал, глядя куда-то в сторону. Дронго поднялся. Редко в своей жизни он чувствовал себя так плохо, словно его облили помоями. Говорить о чем-либо с этими людьми ему не хотелось. Он просто повернулся и вышел. Было противно даже находиться с ними под одной крышей. С Бочкаревым все понятно. Этот бывший фарцовщик и спекулянт искренне полагал, что каждый должен соблюдать личный интерес. Но его жена, похоже, была больше Бочкаревым, чем он сам.

Сидя в электрокаре, Дронго думал о превратностях человеческой судьбы. В прежние времена Бочкарев был всего лишь дельцом, перепродающим вещи иностранцам и собственным гражданам. Сейчас он стал уважаемым человеком, владельцем клуба, мультимиллионером, хозяином нескольких предприятий. Как все быстро поменялось! Люди всплыли наверх с самого дна, сохранив повадки и особенности «донного» сознания. Может, отсюда эта безудержная гонка за призрачным счастьем, покупка дорогих брендов, футбольных клубов или известных компаний, приглашение самых дорогих звезд на свои вечеринки, покупки яхт и самолетов, дворцов и поместий, невиданные загулы и кутежи? Словно они мстили за свою прежнюю жизнь, словно боялись, что случайно обретенные миллионы и миллиарды так же быстро исчезнут, как и появились. Это был особый слой людей, потерявших не только всякое представление о нормах человеческого общежития, но и всякую нравственность, мораль, чувство стыда и чувство меры.

Подъехав к основному зданию, Дронго увидел выходившего из отеля Наима Айдамирова. Он явно торопился. Очевидно, Бочкарев уже позвонил ему и вызвал для беседы к себе.

– Наим, – увидев, как тот собирается садиться в другой электрокар, остановил его Дронго, – можно вас на минуту?

– Да, конечно. – Айдамиров подошел к нему.

– Вы отправляетесь к Бочкаревым на виллу?

– Да. Откуда вы знаете?

– Хочу вас заранее предупредить, – негромко сказал Дронго, – сейчас вам сделают очень непристойное и, возможно, даже оскорбительное предложение. Дайте мне слово, что спокойно выслушаете их и спокойно уйдете. Согласиться или отказаться – это ваше дело. Но самое главное – вы не должны показывать своих истинных чувств. Обещаете?

– Не понимаю, о чем вы говорите, – растерялся Айдамиров. – Какое непристойное предложение? Объясните нормально.

– Скоро узнаете. Только постарайтесь не срываться. И еще одна просьба – возьмите мой телефон, пусть он будет у вас в кармане. Когда закончите разговор и вернетесь, отдадите мне его назад. Больше ни о чем я вас не прошу. Обещаете быть выдержанным и мудрым?

– Посмотрим, – пожал плечами Наим.

Дронго включил записывающее устройство на своем мобильном телефоне и протянул его собеседнику.

– Самое главное – держать себя в руках, – еще раз напомнил он на прощание.

Айдамиров согласно кивнул, сел в электрокар и сам повел его в сторону виллы. Очевидно, он знал, в какую сторону ему следует ехать.

Дронго вошел в здание отеля. Допросы еще продолжались. Он прошел в свой номер и устало опустился в кресло. Понятно, что самыми богатыми людьми оказались самые расторопные, самые умелые, самые пронырливые, заранее подготовленные к капиталистическим отношениям, к этому спекулятивно-денежному обращению. Очень немногие становились богатыми за счет своего таланта, ума, работы. Поэтому сословие богатых и очень богатых людей вызывало такое отторжение у народа. В России девяностые годы остались в памяти самыми «окаянными» и самыми сложными. Даже первое десятилетие с позором Русско-японской войны и революцией пятого года, даже второе десятилетие двадцатого века с его изнурительной мировой войной, с ожесточением кровавых эпизодов Гражданской войны и революции, даже четвертое десятилетие с индустриализацией и голодомором, с расстрелами тридцатых годов и чудовищными репрессиями, даже пятое десятилетие с самой страшной войной в истории человечества, когда речь шла о выживании целых народов и всей страны, не остались в памяти народа как лихие и окаянные годы. Во все времена была некая идея, мечта, надежда, вера, позволяющие людям выживать и побеждать в самых трудных условиях. В девяностые годы ничего подобного не было. Безверие на фоне показных походов в храмы, криминальная революция, когда правоохранительные органы полностью сливались с местным криминалитетом, полный развал всех институтов власти, распад единой страны, расстрел парламента, грабительски-издевательская реформа цен, еще более грабительски-издевательская приватизация, дефолт девяносто восьмого года, политические потрясения, неправедные выборы девяносто шестого. В памяти людей это последнее десятилетие двадцатого века осталось как самое страшное и самое бандитское время в истории великой страны.

Может, поэтому и появились такие люди, как Бочкаревы. Самое страшное даже не в том, что они стали обладателями огромных состояний и могли так или иначе влиять на остальных людей. Они развращали людей своими деньгами, возможностями, соблазнами легкой жизни, которую можно было так просто купить и так быстро продать.

Дронго думал об этом, когда услышал звонок в дверь. Он поднялся и пошел открывать. На пороге стоял Наим Айдамиров. На него невозможно было смотреть без изумления. Это был совсем другой человек. Словно за полчаса он похудел сразу на десять килограммов. Потный, взволнованный, осунувшийся, съежившийся, постаревший, даже немного жалкий. Все остальное уже можно было даже не спрашивать. Но Дронго посторонился, пропуская тренера в свой номер.

Айдамиров вошел и, пройдя в комнату, буквально рухнул на диван. Его тенниску можно было выжимать, она была абсолютно мокрой. Дронго налил воды и протянул ее гостю.

– Вы поговорили? – поинтересовался он, хотя и так все было понятно.

– Да, – судорожно вздохнул Айдамиров. – Я не думал, что они скажут мне… предложат мне такое…

– Успокойтесь, – посоветовал Дронго, – успокойтесь и расскажите, что там было.

– Они сразу предложили мне остаться в отеле, – выдавил из себя Айдамиров. – Оба уговаривали меня, объясняя, что так нужно всей команде, чтобы их выпустили отсюда и они могли бы спокойно сыграть против «Фейеноорда». Бочкарев говорил мне о важности этой первой встречи. Эмилия Максимовна напомнила о зарплате, которую мне платят.

– Что потом? – спросил Дронго с окаменевшим лицом.

– Они начали объяснять, что я должен сделать, – продолжал Айдамиров, – предложили остаться. Даже сказали, что я могу вызвать сюда жену и сыновей. Но все должны знать, что именно я буду главным подозреваемым. Я ведь сидел рядом с погибшим, и поэтому меня можно легко подставить.