Карлики смерти - Джонатан Коу Страница 35

Миссис Гордон стояла у телефона в вестибюле, спиной к стене.

– Я вызвала полицию, – сказала она. – Они уже едут.

Я ничего ей не ответил, лишь быстро прошел мимо. Захлопнул за собой дверь, после чего направился сквозь холодную лондонскую ночь в сторону квартиры Пирса. В руках у меня по-прежнему был пакет с конфетами, цветами и шампанским.

Лишь гораздо позже тем вечером я осознал всю глупость того, что натворил: вообще-то я и не смог бы лучше и больше подставиться – ворвался к старушке в дом, перепугал ее так, что она вызвала полицию и предоставила им (предположительно) мой словесный портрет, который в точности соответствовал тому, что у них и так уже был. Как рыба, попавшая в сеть, я корчился, бился и ничего не достигал – только еще хуже запутывался. Могу сказать лишь – еще раз – поверьте мне: в такое время о подобном вовсе не думаешь.

Не знаю, о чем я вообще думал, пока шагал по богатым, невозмутимым улицам Южного Кенсингтона, через Фулэм-роуд и дальше сквозь Челси к Концу Света. Оказавшись в нужном районе, я вынужден был спрашивать, как пройти; но на поиски адреса много времени не ушло. Вскоре я уже стоял перед узким и высоким террасным домом; свет в нем нигде не горел, кроме второго этажа – ярко освещенного и полного шума голосов и громкой диско-музыки. Там, похоже, в самом разгаре была вечеринка.

Настроение у меня тут же улучшилось. Если Пирс закатывает вечеринку, то он, разумеется, пригласит Мэделин; а если она со мной сегодня вечером не встречается, то, разумеется, на нее явится. Вероятно, я поспешно сделал совершенно неверный вывод. Быть может, моя мечта о вечере наедине с Мэделин, в конце концов, по-прежнему мне подвластна.

Я позвонил в дверь, и немного погодя мне открыла молодая, хорошо одетая женщина.

– Я друг Мэделин, – сказал я. – Я пришел на вечеринку.

– Еще бы.

Она странно на меня взглянула, что я списал на свою внешность. Плащ у меня и в лучшие времена был испачкан и помят, а теперь, с полиэтиленовым пакетом и взъерошенными волосами, я, должно быть, представлял собой фигуру примечательную. Я поднялся за ней по двум лестничным пролетам и остался стоять в прихожей маленькой людной квартиры, пока она пошла искать Мэделин.

– Киньте плащ в какую-нибудь спальню, – сказала она. – А бухло поставьте в холодильник. Я за ней схожу.

Я не двинулся с места. Никто из гостей не попытался мне представиться. Всех, похоже, звали как-то вроде Джокаста или Джереми, а наряды у всех, должно быть, стоили больше, чем я б осмелился потратить на свой гардероб за год. Меня обходили по широкой дуге и украдкой бросали на меня осторожные взгляды, и в глазах у них искрилось веселое изумление, от которого щеки мои пылали.

Вскоре из какой-то комнаты вышла Мэделин. Выглядела она изумительно. На ней было вечернее платье из темно-синего бархата с низкими вырезами спереди и сзади, а на шее – нитка крохотного жемчуга. Она была бледной, здоровой и счастливой. При виде меня лицо ее обмякло.

– Уильям? – сказала она. – Что ты здесь вообще делаешь?

Я кинулся к ней, поставил пакет на пол и попробовал ее обнять.

– О, Мэделин, ты не поверишь, что я сегодня пережил. Мне нужно.

Она оттолкнула меня:

– Бога ради, Уильям, что ты делаешь? Только не здесь.

Мы стояли порознь. Она смотрела на меня с упреком.

– Я тебе вот что принес, – сказал я.

Из пакета я достал коробку конфет – она помялась – и цветы – они поломались. Головки двух гвоздик оторвались напрочь. Увидев подарок, она улыбнулась, но то была улыбка жалости – без такой я бы запросто мог обойтись.

– Откуда ты узнал? – спросила она.

– Что узнал?

Ее улыбка стала шире:

– Что у меня сегодня день рождения, конечно.

Я туже стиснул коробку конфет и попробовал что-то сказать, но слова поначалу не выходили. Тут я вспомнил необъяснимый вопрос миссис Гордон: «Вам известно, какой сегодня день?»

– И вы тут… отмечаете твой день рожденья?

– Ну конечно. Пирс любезно предложил мне устроить вечеринку у него дома. Как ты узнал адрес?

Не успел я ответить, как возник и сам Пирс. Он обхватил Мэделин рукой за талию и произнес:

– Дорогая, Чарлз как раз ставит ту новую кассету. Я знаком с твоим знакомым?

Глаза наши встретились, и я первым отвел взгляд. Мэделин повернулась к нему, положила руку ему на плечо и сказала:

– Нет, сейчас не лучшее время ее слушать. Убери ее – пожалуйста? Быстро.

Но было уже поздно. Из соседней комнаты донеслось знакомое вступление к «Чужаку на чужбине»: высокие яркие аккорды клавишных, маракасы задают темп и настроение – и тот сильный, заунывный пассаж на сэмплированном саксофоне.

– А чего нет? – говорил меж тем Пирс. – По-моему, потрясно звучит.

Я протолкнулся мимо него и встал в дверях – смотреть, как другие гости танцуют под мою музыку. Невольно я не мог не испытывать некое мрачное удовлетворение – я видел, как отлично у «Чужака на чужбине» получается озвучивать вечеринку. Будь здесь сейчас другие члены «Фактории Аляски», я бы повернулся к ним и сказал: «Я же вам говорил». Но теперь это уже казалось запоздалым торжеством. Я оставил все это позади.

Мэделин коснулась моей руки и сказала:

– Уильям, мы можем пойти и поговорить? Давай на минутку зайдем в какую-нибудь спальню.

Я смотрел поверх нее, слушая лишь вполуха. Эта смена тональности от ре мажор к фа: вот что звучало очень клево. Год или два назад я бы такого нипочем не сочинил.

– Послушай… мне казалось, ты понял, что я сказала тебе в тот вечер. Что мне нужна какая-то перемена. И когда ты никак не отреагировал, я решила… ну, что ты понял.

– Но я же послал тебе эту песню.

– Да, я знаю, но… ты же, наверное, ее лет сто назад сочинил.

– Нет, я написал ее на прошлой неделе.

Она двинулась за мной, пока я шел к дверям.

– А Пирс знает, что это я ее сочинил? – спросил я. – Он слова слушал?

Она покачала головой:

– Думаю, нет. Музыка его не очень интересует.

В тот миг мне на ум пришел остроумный ответ: что-то насчет того, как хорошо они подходят друг к другу в таком случае. Но я ничего не сказал. Всему свое время и место, доложу я вам.

* * *

Иногда только и можно, что попытаться стереть что-то из памяти. За остаток той ночи мне это удалось вполне неплохо, и рассказывать там больше не о чем. Правда, помню холод. Я никогда не знал такого холода. Наверное, я мог бы куда-то зайти – в круглосуточное кафе, или еще куда-нибудь, или в гостиницу, но, понимаете, я слишком боялся. Боялся, что меня увидят. Я пошел в парк. В несколько парков, вероятнее всего, хотя они у меня в уме как-то слиплись в один. Помню, что все глубже заходил в центр города, должно быть, уже перед самой зарей, избегая очередей к ночным автобусам, не обращая внимания на гудки такси и на побирушек, что все время подходили и просили у меня (у меня!) мелочь. Помню, как направлялся к реке, какое-то время сидел на каких-то ступеньках. Они спускались к воде. Не могу подобрать слов, чтобы описать холод. Именно там – да, именно там – начало светать. Я смотрел, как над Темзой расползается чахлый рассвет. Выпил всю бутылку шампанского и съел всю коробку континентального ассорти шоколадных конфет. Меня люто вырвало два, три или, вероятно, семь отдельных раз.