Пустырь Евразия - Сергей Лавров Страница 35

— Я не могу точно сформулировать…

— Неудивительно!..

— Скажите, возможно ли, на ваш взгляд, чтобы муравей одного вида подчинил себе целый муравейник другого вида?

— Чушь в квадрате! Муравьи воруют друг у друга яйца, но не живых особей. Если рассматривать генерации от разных маток, обитающих в одном муравейнике… М-м… Но, как я догадываюсь, это все аналогии. Я социолог, а не энтомолог, если вы помните разницу. Муравейник — никудышный аналог современного общества.

— А если не современного?

— Когда-то Платон видел в нем образец общественного устройства. Основное отличие, голубчик, в том, что в подобных обществах не признается ценность личности. Главное — социум и его выживание. Такие общества формируются в суровых условиях и легко жертвуют человеческим строительным материалом для достижения общих целей.

— Да-да-да! А скажите, что произойдет, если подобное общество врастет в современное?

— Так это сплошь и рядом! Мафия, например. Оттого законы таких образований дики и напоминают каннибализм.

— Но ведь наша юриспруденция предусматривает только личную ответственность и, как заразы, избегает ответственности корпоративной!

— Истоки этого ясны… Я понимаю, к чему вы клоните. Конечно, если некое этническое образование будет существовать в поле нашей юрисдикции, не признавая внутри себя приоритет личного над этносом… М-м… Да, наш закон окажется игрушкой в их руках. Жертвуя отдельными членами этноса, такое сообщество быстро добьется успеха и разовьется… Если сохранит в себе потенциал жертвенности. Подумайте на примерах жизни различных диаспор… А-ах… Публицистики на этот счет предостаточно. А теперь, простите, мне надо работать.

Авенир уже отошел к своему столу, но вдруг вернулся:

— Простите, профессор… Еще один вопрос. Вы не подскажете, в какой детской книге есть такой персонаж — Братец Кролик?

Маленький толстый человек уже уютно устроился над брошюрой и смежил веки, а потому голос его прозвучал недовольно:

— Братец Кролик?.. М-м… Братец Кролик просит Братца Лиса: делай со мной что хочешь, только не бросай меня в терновый куст… Профилактика детского негативизма… Что-то английское… Чушь! Какое отношение это имеет…

— Никакого, профессор, простите.

Авенир ушел, так ничего не прояснив для себя. Вечером, созерцая сумрак Евразии за окном кухни, он спросил стоявшую у плиты старуху:

— Нина Петровна! Вы бы согласились пожертвовать собой для общего дела?

— За сколько? — не оглядываясь, спросила старуха.

— Ни за сколько. Ради идеи.

— Стыдись бабке бороду клеить! — обозлилась соседка.— Деньги кончились, так и скажи! Уж восемьдесят скоро, а все жертвуй! Отжертвовала я! Теперя мне все жертвуют — на пропитание!

Авенир оставил злющую бабку и отправился на улицу. В тот день была пятница. Еще из окна кухни он заметил, как трепетные огоньки фонариков осветили половину окон третьего этажа общежития. Вьеты собирались на пятничные радения. Не строя никаких планов, Можаев пересек пустырь и, приблизившись, услыхал уже знакомое мелодичное пение. Первый этаж пустовал. Входные двери были заперты, заложены швабрами. Все население вьетского скита поднялось к духовному пастырю, и Айни, несомненно, была тоже там. Воспоминания о ней сладко томили Можаева.

Он обошел здание общежития сбоку и проворно поднялся на крышу по старой, шаткой пожарной лестнице. Слышно было, как вьеты поют и читают речитативом внизу. Не отдавая себе ясного отчета в поступках, влекомый скорее желанием узнать что-нибудь, чем осознанным решением, Авенир осторожно приблизился, ступая по циновкам, к спуску в святая святых вьетов и уловил ноздрями уже знакомый аромат сушеных трав. К его удивлению, дверь, выходившая на крышу, была не заперта. Он толкнул ее, пение зазвучало громче. В полутьме открылась узкая лестница, и Можаев пошел по ступенькам до следующей двери, ведущей в комнаты. Он отворил ее осторожно, по миллиметру, затаив дыхание. Открылось обширное темное помещение с окнами, заклеенными бумагой. Впереди висел плотный занавес на кольцах, за которым мелькали тени, слышались голоса. Там происходило главное действо, Авенир же проник в некое подобие алтаря или, скорее, притвора.

Привыкнув к полумраку, он осторожно обошел и осмотрел всю комнату, состоявшую из нескольких секций. В одной хранились травы и какие-то лекарства. В другой стояли прозаический конторский стол с калькулятором и настольной лампой и внушительный несгораемый сейф. В третьей лежали циновки, одеяла, какая-то одежда. Видимо, это была спальня отца вьетов. Наконец, в четвертой было нечто похожее на хранилище святынь. Здесь были изображения драконов и еще каких-то мифических существ, сосуды с пахучей густой жидкостью, порошки, вьетские фонарики и еще множество разных диковинных предметов. На стене висело странное одеяние с длинными лентами и колокольчиками, которые тихонечко зазвенели, едва Авенир к ним прикоснулся. Ничего намекавшего на логово властелина коварных и жестоких убийц Можаев не обнаружил. Это были милые атрибуты духовного младенчества человечества.

Под лестницей, ведущей на крышу, он открыл небольшую кладовочку с тряпками и тазами и решил, что здесь можно спрятаться при необходимости. Вскоре пение стихло, зазвучал успокаивающий и напутственный голос старика, послышалось шарканье множества босых ног, детское хныканье. Авенир поспешно скрылся в обретенном убежище, оставив для обзора узкую щель в неплотно прикрытой двери.

Отдернув занавес, вошел старый вьет. Лицо его было возвышенно-отрешенным. Он со стоном опустился на циновки и некоторое время лежал неподвижно, очевидно, страдая от боли в суставах. Затем легко поднялся, зажег свет в конторской комнате, открыл сейф и что-то перебирал в нем. Внезапно раздался трезвон старого телефонного аппарата, которого Авенир не приметил в темноте. Вьет поднял трубку и заговорил по-русски:

— Долгих лет вам и благоденствия… Они уже завтра выйдут на работу. Благодарю за вашу неизменную чуткость и расположение к нам. Мы все скорбим о Чене. Когда настанет момент, он сделает так, как вы пожелали. Не следует в нем сомневаться.

Потом старик некоторое время слушал молча или изредка поддакивая. Вдруг дыхание и тембр голоса его изменились.

— Мне бы очень не хотелось так поступить,— в замешательстве сказал он.— Это жестоко. Я понимаю… Неизмеримость вашей жертвы вынуждает меня склониться… Не беспокойтесь. Это все в интересах нашего благополучия и процветания. Пусть годы жизни вашей продлятся и умножатся. Когда я смогу увидеть вас снова? Я сам доберусь.

Авенир затаил дыхание. Теперь он не сомневался, что хозяин вьетов существует и жив.

Старик тем временем вершил текущие дела. Вьеты приходили к нему, он выслушивал их и отвечал, и они уходили, безропотно принимая его скорый суд. Авенир не понимал языка и скучал под лестницей. Лишь одна маленькая девушка привлекла его внимание. Старик говорил с ней сурово, как командир с солдатом, и она отвечала ему так же кратко, решительно, будто клялась в чем-то. А когда раздался знакомый голос Айни, Авенир печально вздохнул.