Роман с Блоком - Никита Филатов Страница 35

За окном угадывается августовское солнце, и от этого в помещении светло, хотя горят всего две или три восковые свечи. Мебель, видимо, вынесена, у стены стоит книжный шкаф, за стеклом корешки. Священник в облачении, рядом с ним псаломщик и, конечно, — цветы, целое море разнообразных цветов…

Люди медленно поднимались со двора в квартиру поэта по узкой лестнице, проходили, прощались и двигались дальше, поэтому следующие снимки делались уже на улице. Вот очередь, растянувшаяся далеко по Офицерской, почти до угла с Алексеевской. Вот огромная толпа, собравшаяся перед домом к моменту выноса тела. Вот печальная процессия направляется на Смоленское кладбище — мимо развалин тюрьмы, сгоревшей во время Февральской революции, мимо Мариинского театра, через Николаевский мост, и дальше — по линиям Васильевского острова. Судя по фотографическим снимкам, по дороге к печальной процессии присоединялись многие случайные прохожие. Открытый гроб с телом Блока все время несли на руках, до самой Воскресенской церкви…

Завершали отчет фотоснимки, сделанные сотрудниками ВЧК уже на кладбище, возле могилы: обыкновенный некрашеный крест, много цветов и венки.

— Это Анна Ахматова? — уточнил хозяин кабинета.

— Да, Генрих Григорьевич. Вот тоже она… — показал Давыдов. — А вот здесь ей как раз сообщают об аресте бывшего мужа Николая Гумилева.

Хозяин кабинета взял в руки несколько фотографий:

— Ничего особенного. Худая какая-то… Речи кто-нибудь говорил?

— Насколько мне докладывали, нет.

— Всех, кто принял участие в похоронах, возьмите на оперативный контроль.

— Но… там было несколько тысяч человек, — напомнил начальник Иностранного отдела.

— Не говорите глупостей, Яков Христофорович. Вы прекрасно поняли, кого я имею в виду. Писатели, художники актеры… — Ягода пробежал глазами по лицам в траурной процессии:

— Мы все сделали правильно. Представляете, если бы его хоронили так в Париже? Или где-нибудь в Берлине?

— Еще один, так сказать, нож в спину революции, — согласился с начальством Давыдов.

Тем более, что именно это он писал месяца полтора назад в Политбюро:

«Совершенно секретно. Весьма срочно.

В ЦК РКП, товарищу МОЛОТОВУ

Копия: Кремль, тов. Троцкому на № 1596

Копия: СНК, тов. Горбунову…

В ИНО ВЧК в настоящий момент имеются заявления ряда литераторов, в частности ВЕНГЕРОВОЙ, БЛОКА, СОЛОГУБА — о выезде за границу.

Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию против Советской России, и что некоторые из них, как БАЛЬМОНТ, КУПРИН, БУНИН, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями, — ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства.

Если только у ЦК РКП нет особых соображений, чтобы считать пребывание того или иного литератора за границей более желательным, чем в Советской России, — ВЧК со своей стороны не видит оснований к тому, чтобы в ближайшем будущем разрешать им выезд. Во всяком случае, мы считали бы желательным разрешение подобных вопросов передавать в Оргбюро…».

Эта бумага породила тогда целую переписку между Центральным Комитетом РКП(б), Наркоматом по просвещению, секретариатом Совнаркома и даже лично товарищем Лениным, которому из ВЧК отправили 11 июля довольно язвительный ответ:

«…За БАЛЬМОНТА ручался не только ЛУНАЧАРСКИЙ, но и БУХАРИН. Блок натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить БЛОКУ хорошие условия где-нибудь в санатории.

С коммунистическим приветом В. МЕНЖИНСКИЙ».

В результате на следующий день Политбюро отклонило ходатайство Луначарского и Горького об отпуске Блока в Финляндию. Наркомату продовольствия, правда, было при этом поручено позаботиться об улучшении продовольственного положения поэта. 23 июля 1921 года Политбюро ЦК РКП(б) пересмотрело свое же решение, однако паспорт на выезд поэта был подготовлен только в тот день, когда Блок скончался…

Генрих Ягода продолжил задумчиво перебирать фотографии:

— Значит, лечащий врач ни о чем не догадывается?

— У нас в лаборатории отличные специалисты, — успокоил начальство Давыдов.

— И все-таки, надо о нем позаботиться…

— Будет исполнено, — пообещал чекист.

— Ладно, это все частности… — кивнул Ягода. — Что установлено по делу?

— После смерти Блока оперативные сотрудники без огласки, но тщательно, перекопали весь его архив. Папки с документами, которую мы ищем, обнаружено не было.

— Очень жаль, Яков Христофорович.

— Однако установлено, что в последние дни жизни Блок по меньшей мере два раза просил топить печку в своем кабинете.

— В такую жару? — Ягода посмотрел на приоткрытое окно.

— Согласно донесению нашего осведомителя, он до последнего момента, пока был в сознании, уничтожал какие-то бумаги. Скорее всего, среди них оказалась и эта папка.

— А если нет?

— Генрих Григорьевич, мы же все равно не прекращаем поиски.

Начальник Иностранного отдела ВЧК знал, что в последние дни своей жизни Блок был уже почти без сознания. Он непрерывно бредил, причем об одном и том же: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? «Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги»!» — кричал он. Жена поэта терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал — заставлял жену клясться, что она его не обманывает и, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову, требовал везти себя в Москву: «Я заставлю его отдать, я убью его…».

— Вы уверены, что папка не ушла за границу отдельно от Блока?

— Не думаю, — Давыдов отрицательно покачал головой. — Без сомнения, мы бы сразу узнали об этом из эмигрантских и прочих иностранных газет. Уж они явно не упустили бы случая снова оклеветать нашу партию и лично Владимира Ильича…

— А что, кстати, по поводу монархистов?

— Мы оперативно отработали все связи Блока в этом направлении. На всякий случай взяли бывшего офицера Николая Гумилева и еще несколько человек, с которыми он поддерживал более или менее близкие отношения. Пришлось даже организовать целое дело о контрреволюционном подполье…

Член Президиума ВЧК Генрих Ягода прекрасно знал об этой операции и даже сам ее санкционировал. Так называемая «Петроградская боевая организация (ПБО)» была наскоро сформирована чекистами из отдельных групп спекулянтов, контрабандистов и оппозиционно настроенной интеллигенции. Во главе ее оказался ученый Таганцев, попытавшийся организовать политическое сопротивление большевикам. 24 июля в газете «Известия ВЦИК» появилась заметка о том, что Петроградская Губернская ЧК раскрыла и ликвидировала крупный контрреволюционный заговор. Сообщалось, что по делу арестованы «сотни членов объединенных боевых и террористических организаций, обнаружены штабные квартиры, найден динамит, оружие, тайная типография, отобрана уличающая переписка».