Попса. Акулы шоу-бизнеса - Сергей Ермаков Страница 34

— А я тебе ногой еще и по другому месту врезала, — съязвила Татьяна, — которым ты даже больше работаешь, чем лицом. О нем бы лучше позаботился. А потому не лезь в другой раз, не разобравшись.

Ни для кого — ни для деятелей шоу-бизнеса, ни для его поклонников — тайной не было, что Алмаз, как в песне поется, «никогда не будет покорителем невест», потому что у него были в этом плане другие интересы. Но то, что сейчас сказала Татьяна, было уж слишком обидным даже для Алмаза. Спонсор певца, колбасный король Аркадий Варламович Гандрабура, побагровел как помидор, а избитый Алмаз вспыхнул, как порох, вскочил с пола и закричал:

— А ты что из себя тут целочку строишь? Думаешь, ты святая? Погоди, вот подложит тебя Бальган под Сметанина, и будешь как миленькая вертеться, потому что другого пути у тебя нет!

Оскорбленный Алмаз как метеор выскочил из студии, а спонсор, метнув взгляд, полный ненависти, на Татьяну, побежал за ним. Татьяна рухнула на диван, обхватила голову руками и стала ругаться сама на себя:

— Черт, черт, черт! Ну, что такое со мной творится? Зачем я все это Алмазу сказала, как будто черт за язык дернул? Внутри все перепуталось, злость кипит, сама не ведаю, что творю! Какое мне дело до того, каким путем Алмаз на сцену пролез? Это его личное дело, и меня оно никак не касается! Кто чем может, тот тем и жертвует для достижения своей цели. Вот Алмаз смог, а я не могу, наверное, от этого и сказала ему все это! Дура!

— Китайцы говорят, — тихо произнес Святогор, — когда на кого-то пальцем показываешь, другие три твоих пальца в этот момент указывают на тебя самого…

* * *

Краб очнулся от того, что его пинком выбросили из машины и избитое тело вывалилось из грузового фургончика прямо под откос и покатилось вниз по колючей траве и камням. Он попытался остановиться, зацепился за склон и взглянул вверх, откуда летел, но глаза его слезились и болели, поэтому Краб увидел в жидком тумане слез только силуэт автофургона, в котором дверцы захлопнулись, он тронулся с места и исчез. Краб присел на склоне, в лицо брызнули лучи заходящего солнца, он почувствовал, что недалеко от него кто-то есть, и повернул голову в ту сторону.

— Петруччо, ты не мертвый? — услышал он испуганный голос Гоши Граммофона. — А я-то думал, что эти уроды тебя до смерти забили…

— Сам-то ты как, живой? — поинтересовался Краб, пытаясь проморгаться. — Я не вижу пока ничего, глаза режет.

— Мне тоже досталось, — ответил Гоша, — но не так, конечно, как тебе. Я как зашел к ним, они меня сразу бить начали, так что я слова сказать не успел. Да и что им — говори, ни говори, они же не слышат ничего и сами молчат, как статуи.

— Не скажи, — покачал головой Краб, который увидел уже в лучах заката изрядно потрепанного Гошу, — когда мне по ребрам пинали, так сказали кое-что. Откуда, интересно, они узнали, что я морпех? На морде у меня не написано, да и тельника я теперь не ношу.

— Ты что, думаешь, это я тебя сдал? — на всякий случай отползая подальше вниз по склону, спросил Яша. — Да мне самому попало, я еле живой ушел! Нас кто-то из Москвы сдал. И пока нас везли сюда в грузовом фургоне, я тоже об этом думал! Мне кажется, это Арсений Львович, падла, нас хохлам сдал, позвонил им и все рассказал. То есть факс послал или по электронной почте. Не знаю как, но клянусь тебе, не я это!

Краб помолчал, а потом спросил:

— То есть, я так понимаю, наши украинские друзья не захотели долю своих продаж до десяти процентов опускать? Переговоры зашли в тупик, так и не начавшись?

— Именно так, — согласился немного успокоенный благодушным тоном Краба Гоша. — Теперь вообще непонятно, что делать с ними. Пусть Веня решает. Но я не пойму, как они тебя, такого крутого, смогли повалить и так отделать?

— Потому что это только в сказках добро всегда побеждает зло, — ответил Краб, — а в жизни иногда бывает и наоборот. Хотя вообще-то сказка-то еще не кончилась, а, Гоша?

Граммофон пробормотал в ответ что-то невразумительное. Похоже, продолжения сказки он уже не жаждал, мечтая поскорее убраться отсюда подальше. А Краб подумал, что виной всему его отшельническое житие в северном гарнизоне, где одни морпехи да жены офицеров, закутанные круглогодично, как в паранджу, в свою зимнюю одежду. Увидел он симпатичную хохлушку и «поплыл», вспомнил киевскую свою молодость, растаял, размечтался. А симпатичная хохлушка в глаза ему из газового баллончика брызнула…

Солнце опускалось все ниже. В этих краях темнеет быстро, а Краб даже не знал, где их выкинули — в каком месте Львова. Далеко не могли увезти, Краб долго в забытьи не валялся. Гоша тоже этого не знал, потому что ехал в закрытом фургоне вместе с Крабом и ничего не видел. Нужно было выбираться наверх на дорогу, а там уж видно будет, куда идти. Краб первым пополз вверх, а Гоша за ним.

— Я уж думал, нас убивать везут, — сказал Гоша, когда они вылезли на дорогу из канавы, — ты вообще не шевелился лежал. Ну, думаю, все, кранты мне, сейчас привезут куда и закопают. И прощай мама…

— Погоди, — прервал его Краб, оглядевшись, — дай послушать!

Гоша замолчал и сам отчетливо услышал, как совсем недалеко объявили в громкоговоритель: «Увага! Увага! Потяг „Львів—Київ“ вирушайе чераз дві хвилини». Краб посмотрел на своего попутчика, на бетонные заборы, ограждающие дорогу к вокзалу, и спросил:

— Ну, что, Гоша, намек наших украинских друзей ты понял? Нет? А между тем все, что с нами сейчас случилось, мне один анекдот еще советской поры напоминает. Товарищ из Пскова приезжает в Таллин и спрашивает у прохожего — как, мол, мне найти центральный универмаг? А тот отвечает: пойдете налево, потом направо, выйдете на площадь, там и будет вокзал. Вот и нас с тобой к вокзалу привезли, чтобы мы отсюда уехали. А у меня карманы пустые, даже мобильник забрали.

— У меня деньги остались, — мрачно ответил Гоша, — я всегда часть бабок за подкладку прячу. Надо и правда нам с тобой отсюда сматываться, пусть Веня сам разбирается со всем этим барахлом, я сюда больше ни ногой.

— Да, потопали к вокзалу, — согласился Краб, — хорошо хоть правда не собакам скормили. Сейчас сядем в поезд, белье возьмем, чаю закажем и поедем до дому. Нет, слушай, я, пожалуй, в Киеве выйду, к тетке своей заеду, она под Киевом у меня живет недалеко. Горилки у нее попью да оклемаюсь, раз уж мы тут оказались. Не видел я старушку лет сто, надо навестить. Не хочешь со мной съездить, у тетки знаешь какой первачок, сшибает с ног на раз.

— Нет, благодарю, меня уже сегодня сшибли с ног, мне хватило, — ответил Гоша.

— Ну, как знаешь, — продолжил Краб, — а я съезжу. Ты главное Вене скажи, что в Москве я через пару суток после тебя буду, как штык.

Гоша молча кивнул, они дошли до вокзала, взяли билеты. По расписанию получилось так, что Крабу можно было ехать раньше на целый час — до Киева шла электричка. А с Гошей в купейном ему было ехать несподручно. Тогда он занял у бережливого Граммофона до отдачи в Москве триста долларов из тех шестисот, что Гоша прятал за подкладкой. Вышел на улицу, сел в электричку на глазах у глядящего из окна ресторана Гоши, прошел по составу и выпрыгнул обратно на перрон. Никакой тети в Киеве у Краба, естественно, не было. Из знакомых его в Киеве жила только бывшая жена — мать Татьяны со своим мужем, — но к делу все это никакого отношения не имело, и навещать ее Краб не собирался.