Паутина судьбы - Валентин Пушкин Страница 33

Когда Морхинин разлепил веки, его первым восприятием была чистая, почти ослепительная белизна. Показалось, что он находится где-то в заснеженном поле.

Потом Морхинин начал понимать, что все это бинты, окутывающие его голову и часть лица. Реальность жизни стала представать в нестройных воспоминаниях. Он отыскивал ее в своем затуманенном сознании. Боли сначала не чувствовал, впечатления наплывали только зрительные.

Итак, концерт в переполненном зале. Он помнит свист и выкрики на английском… Морхинин двинул рукой и первый раз ощутил боль – не резкую, но понемногу возникающую в голове… Играл на рояле и гудел в микрофон американский знаменитый рэп-композитор и исполнитель, а Валерьян с Лямченко слушали его концерт – совершенно невозможная ерунда. С какой стати они там оказались? А… вспомнил! После американца Морхинин читал свои стихи… Зачем? Кто его просил? Какая-то странная бессмыслица.

Если голова и рука болели не очень сильно (во всяком случае, терпимо), то, попробовав повернуться, он застонал от резкой боли в боку. Боль заставила его думать организованнее.

Теперь он вспомнил, как его привез на концерт, где одновременно был шикарный банкет, школьный товарищ Юрка Зименков. С ними находились Лямченко и приятная дама, секретарь Зименкова. Морхинин с ней любезничал и пил на брудершафт шампанское. Вообще все они – и Лямченко, и Зименков, и Морхинин, и дама – много пили вперемежку виски, шампанское, мартини и водку. Приходили мужчины и женщины с телевидения; молодая телеведущая Оксана, для которой Морхинин тоже читал свои стихи, а Лямченко с ней почему-то ссорился.

Морхинин опять застонал от боли в боку, боль была невыносима. Над ним наклонилась женщина в белом халате и белой шапочке. Она смотрела на него с сожалением. Потом, откинув осторожно простыню, что-то ловко и быстро сделала. Боль стала затихать. Валерьян сообразил: медсестра вколола ему болеутоляющее.

– Что у меня? – сипло спросил Морхинин.

– Не надо разговаривать, у вас сотрясение мозга.

– А бок?

– Сильная травма. Ничего, пройдет. Лежите спокойно.

Хороший совет лежать спокойно, если ты искалечен и вообще не понимаешь, что с тобой произошло.

– Я здесь… когда?

– Вас привезли вечером. Все будет хорошо.

На другой день пришла Тася, бледная, в мятом белом халатике поверх платья. Заплакала.

– Доигрался, – сказала Тася. – Тебе обязательно нужно было напиваться и читать издевательские стихи?

– За это меня избили? – стараясь улыбаться заплаканной Тасе, уточнил Морхинин.

– Слава богу, что не убили. Но почему застрелили твою бывшую редакторшу? Ужас, ужас!

– Какую редакторшу? – оторопело зашлепал губами Морхинин. – Причем я ведь… читал что-то… Застрелили?

– Ты оскорблял в стихах Адама Сергеевича… Мне сказал по телефону Лямченко. И там был кто-то еще покруче. Они приказали бить тебя на улице, около клуба. А она…

– Редакторша? Которая с Зименковым?

– Ничего не знаю про Лилю. А Зименкова вызвали к следователю. И Лямченко тоже. Вернее, им устроили предварительное дознание. Они видели, кажется, кто стрелял.

У Морхинина появилось ощущение, что ему еще раз нанесли сильный удар по голове. Его слегка затошнило.

– Дай воды, Тасенька, – жалобно попросил он. – Что-то мне плохо.

– Ирод ты, Валька, – снова заплакала Тася, наливая в стакан боржоми. – Что ты устроил спьяну? Из-за тебя человека убили. Бедная женщина… Помнишь редакторшу, которая работала в издательстве, где вышел «Плано Карпини»?

– Алла Константиновна! Ее? Но почему? Я ее даже не видел на том концерте. За что?…Позвони Лямченко, пусть придет.

Лямченко к нему не пришел. Зато через три дня осторожно заглянул в палату следователь. Кстати, больничная палата почему-то предоставлялась одному Морхинину. Следователь сел на стул у постели:

– Майор Серебряков, уголовный розыск. Главное управление министерства внутренних дел. Вы в состоянии отвечать на мои вопросы?

– В состоянии, – хмуро ответил Морхинин.

Он напряженно старался разгадать, какое отношение имеет убийство Аллы Константиновны Угловой к чтению им с эстрады vip-клуба эпиграмм на известного правозащитника и госслужащего высокого ранга.

– Начнем, – произнес следователь, доставая из внутреннего кармана объемистый блокнот в твердой обложке.

Это был худощавый брюнет в поношенном сером костюме и бежевой водолазке. Волосы без блеска, давно немытые. На щеках вертикальные морщины и заметная небритость. Ухмылка неприятная, тон разговора профессионально деловой. А вообще заметно: человек недобрый, придирчивый, нервный. Собственно, с чего бы ему быть добродушным и уравновешенным? Лишь бы не был откровенной сволочью, и то хорошо.

Вначале началось формальное, с краткой фиксацией в блокноте, предварительное дознание.

– Вы давно состоите в знакомстве с Зименковым Юрием Ивановичем?

– Десять лет учились в школе, в одном классе.

– А с Лямченко Николаем Ивановичем?

– Лямченко – главный редактор газеты «Московская литература». Знакомы на почве писательства.

– Каким образом оказались на концерте и презентации в N… поселке?

– Пригласил Зименков.

– Приглашение состоялось по его инициативе? Или это вы настояли на своем присутствии?

– Мы встретились совершенно случайно. Зименков сразу пригласил меня, а я – Лямченко. С разрешения Зименкова, конечно.

– Вы заранее готовились к чтению стихов, порочащих честь и достоинство известного общественного деятеля и высокопоставленного государственного служащего?

– Ничего подобного. Я же сказал: случайно встретил Зименкова. У меня и в мыслях не было оказаться в таком месте. Для меня это недоступное общество.