Седьмая жертва - Александра Маринина Страница 33

– Пришла нам экспертиза наша долгожданная, красавицанаша, пришла, прилетела на крылышках из нашей лаборатории… Ага! Алкоголя-то нетак чтобы уж очень. Вполне умеренно. Можно сказать, покойный перед смертью былслегка навеселе. Не более того.

– А насчет еды?

– Кушали мы перед кончиной обильно и разнообразно.Минут за тридцать-сорок до наступления трагической развязки мы приняли внутрьширокий ассортимент пищевых продуктов, поскольку все это было еще непереваренное, то могу с высокой вероятностью предположить следующее: пиццу мыкушали, огурчики с помидорчиками, что-то вроде пельменей или котлету в тесте,грибочками не побрезговали, рис тоже употребили, еще что-то тестообразное,подозреваю, что макароны, ну и дальше по мелочи. Что еще тебе рассказать,звездочка моя сияющая?

Зарубин не выдержал и прыснул. Он относился к Насте согромным уважением и глотку перегрыз бы всякому, кто скажет о ней дурное слово,но и при всем своем пиетете ему трудно было представить, как этутридцативосьмилетнюю (и по его представлениям, уже почти старую) тетку можно называтьзвездочкой.

Тем более сияющей. Сияющая – это когда глаза горят,сверкают, а у Каменской они светлые, спокойные, словно… притухшие, что ли. Нунадо же, звездочка!

– Хочешь, татуировочки покажу? – продолжал междутем Айрумян. – Трупик у тебя с богатым прошлым, на зону не меньше трех разходил, но не в России.

– А где? В Швейцарии? – пошутила Каменская. –Или, может, на Канарах?

– Где-то в бывших союзных республиках. Ты потомпосмотри по справочнику, такие татуировки делали не то в Казахстане, не то в Киргизии.

Разумеется, документы Айрумян им не отдал, все заключенияэкспертов должны направляться следователю, но записи сделать позволил.

– Ксерокс бы сюда, – вздохнул Зарубин, –снимали бы копии по-быстрому, а то вот кропай тут от руки…

– Трудитесь, юноша. – Старый эксперт назидательнымжестом ткнул пальцем в лежащий перед Сергеем бланк с приклеенной к немуфотографией, с которой оперативник срисовывал татуировку. – Труд долженбыть в тягость, иначе он превратится в хобби, и вы перестанете понимать, за чтовам зарплату платят.

Не ищите легких путей в жизни.

А кто ищет-то? Он, что ли, Серега Зарубин? Да если бы онискал легких путей, то уж точно в розыске бы не работал. Скажет тоже, старыйперечник…

– И скажите спасибо, юноша, – продолжил ГургенАрташесович, – что я вам фотографию предоставил. А ведь мог бы этого и несделать. И пришлось бы вам рисовать прямо с натуры, уткнувшись носом в труп. Атруп после вскрытия, как известно, выглядит особенно привлекательно.

Сергей обиженно вздохнул и, высунув кончик языка, принялсясрисовывать сложный узор, вытатуированный на ноге покойника.

УБИЙЦА

Она была лучше всех на свете, моя мама. Самая умная, самаядобрая, самая красивая. Ни у кого не было такой мамы, как у меня.

Она хотела, чтобы у меня все в жизни получалось, и с самогодетства, как только я начал хоть что-то соображать, повторяла:

– Сыночек, необходимо постоянно тренировать ум, тогдаты сможешь стать тем, кем захочешь. Но к этому нужно готовиться с самогораннего возраста.

Я не очень это понимал сначала и, когда мне было четырегода, заявлял:

– Я хочу быть летчиком! Давай будем готовиться клетчику.

А мама смеялась и говорила:

– Это ты сейчас хочешь стать летчиком. А вдруг пройдетвремя, и ты выберешь себе другую профессию? Ты не захочешь больше становитьсялетчиком, а время-то упущено. В шесть лет я понял, что она была не так уж неправа.

Когда папа привел в гости своего друга-геолога, этот человектак потряс меня рассказами о тайге и минералах, что я решил стать именногеологом. А в семь лет я почему-то решил, что должен стать артистом.

– Ты еще много раз передумаешь, – говориламама, – а пока нужно овладевать самыми разными знаниями, которыепригодятся тебе в любой профессии. Нужно развивать память, Сообразительность,наблюдательность, логическое мышление, и тогда ты без труда освоишь любуюнауку.

В первый класс я пошел, умея не только бегло читать исправляться со всеми арифметическими действиями, я еще и очень приличнорисовал, играл на пианино, лопотал по-немецки и обыгрывал отца в шахматы. Я небыл вундеркиндом, во всем этом была заслуга только моей любимой, моей чудесноймамы, которая занималась со мной с утра до вечера. Занятия не были мне втягость, мама придумывала разные увлекательные игры, и мы просто играли, игралиупоенно, весело, расами, а мне и в голову не приходило, что во время этих игр ячему-то учусь и что-то запоминаю. Уже потом, когда я стал постарше, бабушкаобъяснила мне, что мама всю жизнь интересовалась развивающими играми и сама ихпридумывала.

– Чем бы ты ни занимался, – говорила мнемама, – ты должен быть в своей профессии самым лучшим, только тогдасможешь уважать себя и тебя будут уважать другие люди.

Человек, которого не уважают другие, недостоин носить нашуфамилию. Все в нашем роду делали свое дело на «пять с плюсом», и ты должендостойно продолжить традиции нашей семьи.

Мама всегда была рядом со мной. Когда меня отдали в ясли,она была там нянечкой, когда я ходил в детский сад, она работала тамвоспитательницей, когда я пошел в школу – она устроилась туда же учительницеймладших классов.

Я привык к тому, что мы постоянно вместе, что каждую минутуя могу видеть ее улыбку или притронуться к ее руке. Я обожал ее. Дышать без неене мог.

Отца я видел редко, он пропадал на своей ответственной работе,появлялся домой только на выходные, уставший, с ввалившимися щеками ивоспаленными глазами. Мама кормила его и укладывала спать. Потом отецпросыпался, и пару часов мы проводили все вместе. Потом он снова уезжал. Онработал где-то далеко, куда надо было ездить поездом. Я знал, что отец у меняесть, но знал это как-то отстраненно, умом. А вот то, что у меня есть самаялучшая на свете мама, я чувствовал всем сердцем, и особенно остро – когда ее небыло рядом. В такие минуты мне было отчего-то не по себе.

Однажды, когда мне было десять лет, я прибежал из школы…Именно прибежал, примчался, потому что маме уже второй день нездоровилось, и вшколе я был один, без нее. На мой звонок она не открыла, пришлось лезть впортфель за ключом. То, что я увидел, было… Даже теперь, когда я прожил насвете немало дет, мне трудно подобрать слова, чтобы объяснить это. Ужасно.

Чудовищно. Отвратительно. Нет, эти слова не годятся, онилишь отдаленно передают те чувства, которые на меня обрушились. Мама лежала наполу в луже крови. Одежда ее была разорвана. Мне говорили, что я потерялсознание, и, вероятно, так оно и было, потому что я помню только, как из моейгруди вырвался жуткий крик. Сначала я даже не понял, что это я кричу, простоуслышал какой-то нечеловеческий, визгливый вой, а потом появились чужие лица, амамы уже не было. Ее не было в комнате, в квартире. Ее не было вообще. Былисоседи, были люди в белых халатах и в милицейской форме, а мамы нигде не было.Меня увезли в больницу.