Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо Страница 33

– Если перестанете дергаться, то ничего не сделаю.

И тут же добавил – так у голодного котенка забирают только что поставленное перед ним блюдце с молоком:

– Или, по крайней мере, не сейчас.

Бросил свой нож на кровать.

– Только попробуйте дотронуться до него еще раз, – сказал он, – только попробуйте!

Затем, как будто меня вообще не существовало, стал снимать ботинки, носки, грязную рубаху. Его тело было более мускулистым и крепким, чем я себе представляла. Расстегивая брюки, он посмотрел на меня и остановился:

– Вас не затруднит отвернуться?

Я послушалась, как ученик в моем классе, которого поставили в угол. Услышала, как он открывает дверцу зеркального шкафа. Я невольно повернулась и взглянула на него. Какую-то долю секунды я видела его совсем голым. У него были узкие бедра, крепкие ягодицы, светлее, чем все тело. Ноги длинные и тонкие, как у бегуна. Должна признаться, очень красивая спина, которая расширяется треугольником к хорошо развитым плечам. Ни грамма жира, потому-то он так легко двигался и даже в одежде выглядел худым. И хотя грудь не выглядела волосатой, но было достаточно растительности, чтобы скрыть шрамы…

«Долю секунды»! Тогда этой лгунье может позавидовать любой фотоаппарат. Перед ее весьма двусмысленным описанием просто пасуешь, но я дала себе слово не менять в ее показаниях ни единой запятой. Во-первых, я никогда этого не делаю, во-вторых, и это главное, ее нелепости – то тут, то там – многое говорят об этом педагоге и о ее склонности приукрашивать события, когда, разумеется, речь не идет о чем-то посущественнее, чем шрамы. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката суда).

…У него плоский упругий живот, руки, привычные к тяжелой работе на каторге. Его пенис, да позволят мне, почти дипломированной медсестре, рассуждать об этом так же непринужденно, как о других частях его тела, – ни больше ни меньше, чем у тех мужчин, которым я делала уколы, разве что он полностью пропорционален его росту. Кстати, я прочла в этой книге, которую случайно нашла, я уже о ней упоминала, что нельзя доверяться размеру пениса, когда он бездействует, некоторые из них в состоянии возбуждения могут утраиваться в объеме, и это не предел. Просто ужас!

У меня не было времени рассмотреть, что он делает, но я поняла. В шкафу были вещи, которые мой муж почти или совсем не носил. Не знаю, зачем я их хранила. Может быть, неприятно выбрасывать ненадеванную одежду или я тогда еще надеялась, что успела забеременеть, прежде чем он умер. То, что я испытала, оставшись в двадцать один год совершенно одна в чужом городе, к делу не относится. Достаточно добавить, что муж у меня тоже был довольно крупный, хотя гораздо старше и не похож на этого парня.

Во всяком случае, можно на самом деле подумать, что беглец читал мои мысли, даже когда я стояла к нему спиной, потому что он внезапно спросил меня:

– Сколько лет было вашему мужу?

– Сорок девять.

– Как с ним жили?

– Мы ладили.

– И в постели тоже?

Я не ответила. На это раздался короткий смешок, и все. Когда я смогла повернуться, он уже надел летние брюки, рубашку-поло фирмы «Лакост» и мокасины.

– Я взял не лучшее, – сказал он, – но предпочитаю белое, оно пачкается быстрее. Тогда все время выдают свежее и можно опрятно выглядеть. Меня этому научили иезуиты. Я еще был от горшка два вершка.

Он подавил зевок.

То, что он был одет в вещи моего мужа, меня совсем не трогало. Во всяком случае, не сильно. Если бы не густая щетина, он ничем бы не отличался от остальных, и выглядел он не так уж устрашающе. Еще до того, как он открыл рот, я знала, что он снова выкинет этот свой трюк – способность читать чужие мысли:

– У вас есть бритва, чтобы брить ноги?

– Мне не нужно брить ноги.

Он взял с кровати свой нож, со слегка недоуменным видом проверил большим пальцем, хорошо ли заточено лезвие. Засунул за пояс. Потом собрал в кучу свою грязную одежду и ботинки и затолкал под шкаф.

– На кухне есть точильный круг, – сказала я.

Я хотела добавить, что если он собирается перерезать мне горло, то лучше сделать это одним махом, не растягивая удовольствия, но вовремя сдержалась. Мое желание шутить вызвало бы у него подозрения. Он сам навел меня на мысль о том, что сама я безуспешно пыталась вспомнить с самой первой минуты, когда стала его заложницей: куда же, черт возьми, четыре года назад, когда мы сюда переехали, муж спрятал свое ружье?

Когда он заканчивал бриться над раковиной в кухне, часы пробили одиннадцать. Он теперь зевал каждую минуту и изо всех сил старался не заснуть. Очевидно, он уже долго был на ногах. Я молча сидела на стуле, вовсе не стараясь помочь ему бороться со сном. Он вымыл лицо холодной водой, прополоскал рот, вытерся сам, обтер нож и вопреки всем ожиданиям старательно вымыл раковину. Я уверена, что к нему бессознательно вернулись его тюремные привычки. Наконец он достал из кармана связку ключей, которую взял, чтобы запереть дверь. Без щетины ему и тридцати было не дать.

Как я и думала, он снова заставил меня подняться наверх. Стыд, который я уже испытала, когда он шел следом за мной и мог видеть то, что на каждой ступеньке открывала моя юбка, вовсе не улетучился. Он догадался об этом, как догадывался и обо всем остальном, поскольку отпустил шуточку в своем стиле, которую я не решусь повторить.

Но на этот раз я не так волновалась, когда заходила в комнату. Наверное, он привяжет меня к кровати, но вряд ли для того, чтобы изнасиловать. Сначала он выспится. Он не прикоснется ко мне до своего пробуждения, думаю, не станет даже меня раздевать, просто воспользуется мною, когда восстановит силы. Значит, у меня будет много времени, чтобы освободиться от веревок, взять ружье из зеркального шкафа, и, если Господу угодно, чтобы оно оказалось заряжено, то я тоже стану убийцей. Если оно не заряжено или после четырех лет бездействия не сработает, или, если в последнее мгновение мне не достанет мужества убить спящего человека, останется один шанс – испугать его, выгнать из дома или убежать самой.

Но я плохо его знала. Он повел меня не в спальню, где, как я предполагала, запрет и меня, и себя, а в дортуар для воспитанников, состоявший из нескольких комнат, между которыми снесли стены, превратив в анфиладу. Двадцать маленьких матрасов без постельного белья и одеял. Я была настолько раздосадована, что не смогу добраться до ружья, что воскликнула, не подумав:

– Но в моей спальне нам будет гораздо удобнее!

– Нам? – переспросил он. – Вы что, надеетесь, что мы уляжемся в одну кровать?

Он скорчил испуганную физиономию, явно передразнивая меня. Впрочем, он тут же улыбнулся, и я увидела его белые зубы – совершенно очевидно, что он надо мной насмехается.

– Увы, в вашей спальне есть окно, мадам Ляжка. А я хочу спать спокойно.

– Ну не знаю, привяжите меня…