Роман с Блоком - Никита Филатов Страница 33

По-настоящему состояние здоровья Блока ухудшилось только осенью 1920 года. Он как раз тогда подал бумаги на лечение за границей. Выезд предполагался на время, однако все понимали, что поэт вполне может уехать навсегда… Зимой Блок перенес какое-то острое вирусное заболевание, и в течение двух-трех недель из дома не выходил. Потом вроде бы даже поправился — таскал на себе капусту из дальних кооперативов, разгружал и рубил обледенелые дрова. Однако после майской поездки в столицу его уже не отпускала лихорадка с постоянными повышениями температуры. Глубокая депрессия днем — и постоянные ночные кошмары. Все чаще он задыхался не только при незначительном физическом усилии, но и при любом эмоциональном напряжении. Он резко похудел и ослабел — глаза на изжелта-бледном лице потускнели, на ногах появились отеки…

Сначала врачи старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий. Посетителей он встречал теперь, полусидя в постели, обложенный подушками.

Любовь Дмитриевна совсем сбилась с ног — ей самой приходилось добывать нужные продукты, готовить особенную еду для больного мужа, следить за тем, чтобы не упустить время приема лекарств. Тем более что Блок категорически не желал никого видеть, кроме нее, и никого к себе не допускал.

— Ваш диагноз, Александр Георгиевич?

— Эндокардит, — твердо высказался лечащий врач, — вызванный перенесенным гриппом.

— Пожалуй, соглашусь, — поддержал его доктор Гизе.

— Я тоже так думаю, — подвел итог профессор Троицкий.

Септический эндокардит — воспаление внутренней оболочки сердца. Заболевание чаще всего наблюдается у мужчин в возрасте двадцати-сорока лет, а возбудителями инфекции являются микробы, находящиеся в полости рта, в верхних дыхательных путях, инфицированных зубах, в миндалинах…

— Это очень опасно, господа? — не удержалась от вопроса Любовь Дмитриевна.

— Это очень серьезно, голубушка…

Непосредственной причиной смерти при септическом эндокардите становится обычно сердечная недостаточность или эмболии.

И надежных методов лечения этой болезни в начале века еще не нашли.

— Итак, коллеги… строгое постельное содержание?

— Впредь до общего улучшения, — подтвердил профессор Троицкий.

— А для специального лечения сердца и рациональной терапии нервно-психического аппарата необходимо срочно отправить больного в одну из заграничных санаторий, — добавил доктор Гизе и внимательно посмотрел на жену поэта:

— Лучше всего, в ближайшую Финляндию.

— Куда-нибудь в Гранкулла, в окрестностях Гельсингфорса… — уточнил профессор, доставая уже заготовленный и заполненный документ. — Вот, коллеги, прошу ознакомиться.

«Мы, нижеподписавшиеся, освидетельствовав 18/VI 1921 состояние здоровья Александра Александровича Блока, находим, что он страдает хронической болезнью сердца с обострением эндокардита и субъективным ощущением стенокардического порядка (Endocarditis chron. Exacerbata).

Со стороны нервной системы имеются явления неврастении, резко выраженной.

А. А. Блок нуждается в продолжительном лечении, причем в ближайшем будущем необходимо помещение в одну из хорошо оборудованных со специальными методами для лечения сердечных больных санаторий.

Профессор Военно-медицинской академии и Медицинского института

П. Троицкий

Заведующий нервным отделением мужской Обуховской больницы, доктор медицины

Э. Гизе

Доктор медицины

А. Пекелис».

Один за другим участники консилиума расписались рядом со своими фамилиями.

— Я немедленно отправлю копию Алексею Максимовичу, — пообещал жене Блока профессор.

Всемирно известный пролетарский писатель Максим Горький спас уже многих, и почти никому не отказывал в помощи.

…Александр Блок не мог слышать, что происходит в другой комнате.

После визита врачей он почувствовал себя утомленным и немного поспал. Потом проснулся, но с отчетливым ощущением какого-то постыдного поступка.

Ну, да, конечно, он опять недопустимо повел себя с женой, с любимой женщиной! Когда Любовь Дмитриевна перед обедом предложила ему принять какое-то лекарство, и он начал отказываться, она попыталась увещевать мужа. Тогда Блок с необыкновенной яростью схватил горсть аптечных склянок, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку…

Опять приступ? Таких приступов уже было несколько, и единственное оказывалось хорошо — после них обычно наступали спокойные дни, когда родным и близким снова хотелось верить в выздоровление.

Сам Александр Блок, впрочем, явно предчувствовал скорый уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, — поэтому торопился. Пытаясь побороть усталость, он до слез огорчался, что силы так скоро покидают его.

Сейчас он мало походил на себя прежнего — стал весь какой-то жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, и будто покрыт паутиной. Даже волосы, даже уши его стали другими, и, по замечанию Анны Ахматовой, он особенным образом ссохся, как засыхают вянущие розы.

Тем не менее, поэт придерживался собственного плана, о котором никому не говорил и о котором ни с кем не советовался. Началось все с просмотра любимых, или же чем-то запомнившихся книг. Затем он перебрал журналы детских лет, альбомы дальних путешествий с иллюстрациями. Потом настала очередь собрания сочинений, уже подготовленного к изданию, и приведение в порядок архива — черновых рукописей, дневников, записных книжек и поэтических набросков.

Александр Блок решил попрощаться со всем, что год за годом наполняло его жизнь.

Он всегда и все делал на совесть. Еще в начале этого года, когда денежные знаки мелкого достоинства обесценились окончательно и в буквальном смысле слова валялись под ногами, он вынул однажды, расплачиваясь, бумажник и, получив пятнадцать рублей сдачи, неторопливо уложил эту бумажку в назначенное ей отделение, рядом с еще более мелкими знаками. Труд, затраченный на такую операцию, во много крат превышал ценность денег — однако врожденная склонность к порядку и аккуратности обязывали Блока следовать раз и навсегда заведенному порядку в отношении личных бумаг. Поэтому в те нечастые дни, когда недуг отступал, Блок лихорадочно разбирал старые записи, уничтожал какие-то черновики, дневники, наброски будущих стихотворений…

Некоторые записные книжки он поначалу разрывал надвое, чтобы не перепутать и отправить в огонь только то, что не предназначалось для посторонних глаз. Туда же, в печку, предстояло отправиться и отдельным выдранным страничкам — чтобы, как пошутил поэт в разговоре, облегчить труд будущих литературоведов.

Александр Блок посмотрел за окно, и ему вдруг невыносимо захотелось поехать в Шуваловский парк. Еще до переворота он полюбил там гулять в одиночестве, будто это второе Шахматово — и как будто он жил там когда-то, и теперь ему было жалко оттуда уходить.