Моя малышка - Мэри Кубика Страница 32

Тут натыкаюсь на аккаунт в «Твиттере» какой-то У. Грир. «@ПропадаюБезТебя». В делах «Твиттера» я полный профан, однако сообщения этой девицы мрачны и депрессивны, тут и там упоминается самоубийство. «Сделаю это сегодня». Но девушка на фотографии точно не та, ни малейшего сходства. К тому же этой точно есть восемнадцать или даже девятнадцать. На фотографиях демонстрирует порезанное запястье, и улыбка какая-то дикая. Последний твит опубликован две недели. Неужели и правда с собой покончила?

– Привет.

Торопливо перевожу компьютер в спящий режим и, откинувшись на спинку кресла, стараюсь держаться непринужденно, будто меня только что не застигли за посторонним делом в рабочее время. И вообще, получается, что я в некотором смысле шпионю за этой девицей. Хотя какое это шпионство? Всего лишь необходимое расследование.

Однако уверен, что выражение лица у меня виноватое.

В дверях стоит Кэссиди Надсен. Юбку-карандаш и каблуки заменила на менее формальный и гораздо более привлекательный наряд: обтягивающие джинсы и просторный свитер цвета слоновой кости, спадающий с одного плеча и выставляющий напоказ красную бретельку бюстгальтера. Кэссиди поправляет свитер, но он тут же соскальзывает снова. Скрестив ноги, – почему-то кеды на ней выглядят даже более эротично, чем шпильки, – прислоняется к косяку.

– Ты ведь, кажется, хотел на выходных поработать дома.

– Хотел, – признаю я и комкаю чек, на котором написано «Уиллоу Грир». – Надо подготовить меморандум о предложении, – прибавляю я, перебрасывая чек из руки в руку. – Но дома все вверх дном…

– Проблемы с Зои? – уточняет Кэссиди. Впрочем, на ее месте любой решил бы, что дом скорее способен перевернуть вверх дном двенадцатилетний ребенок, чем жена и мать семейства.

– Нет, – признаюсь я. – Вообще-то с Хайди.

Кэссиди с понимающим видом извиняется. Решила, что мы поссорились. Ее лицо принимает преувеличенно встревоженное выражение. До чего же светлые у нее все-таки волосы! И глаза серо-голубые, и кожа белая…

– Сочувствую, – произносит она, без приглашения входя в кабинет и усаживаясь на один из металлических стульев без подлокотников, стоящий рядом со столом. – Поделиться не хочешь? – предлагает она, кладя ногу на ногу и подаваясь вперед.

Такой вопрос могла задать только женщина. Стоит мужчине почувствовать, что кто-то хочет поплакаться ему в жилетку, сразу спасается бегством. Женщины, наоборот, обожают изливать друг дружке душу.

– Рассказывать особо не о чем, просто Хайди в своем репертуаре, – говорю я. Тут же раскаиваюсь в своих словах (прозвучало как упрек) и смущенно прибавляю: – Нет, ты не подумай, я не в плохом смысле.

– Хайди – хорошая женщина, – кивает Кэссиди.

– Лучше всех, – с жаром соглашаюсь я, стараясь выкинуть из головы совершенно неуместные мысли о Кэссиди Надсен в шелковых комбинациях и ночных рубашках с оборочками.

Когда мы с Хайди поженились, мне было двадцать пять, а ей двадцать три. Гляжу на свадебную фотографию, приколотую к пробковой доске на стене. «Да, очень изысканно», – с некоторой язвительностью отозвалась по этому поводу Хайди, когда в последний раз была у меня в кабинете. Провела пальцами по снимку, а я пожал плечами и сказал: «Рамка сломалась. Был аврал, очень торопился, вот и сшиб ее со стола». Хайди с понимающим видом кивнула. Кому, как не жене, знать, что у меня на работе постоянно авралы?

Впрочем, случившееся с фотографией можно считать символичным. Защитное стекло нашего брака тоже треснуло. Причем трещины самые разные – необходимость выплачивать по закладной на квартиру, ребенок-подросток, недостаток общения, накопления на старость, рак. Кэссиди принимается рассеянно поглаживать лампу у меня на столе. Ногти у нее длинные, накрашены прозрачным лаком. Лампа старинная, с зеленым абажуром. Кэссиди берется за цепочку, накручивает на тонкий пальчик и тянет. Тут в голову закрадываются мысли об измене, но сразу их отметаю. Нет, никогда. У нас с Кэссиди такого не будет.

Включается мягкий желтый свет, гораздо более приятный, чем слишком яркое белое флуоресцентное свечение потолочных ламп.

Мы встречались всего несколько месяцев на тот момент, когда я сделал Хайди предложение. Знал, что хочу быть только с этой девушкой. Она нужна мне, как воздух. Пиши я, как в детстве, письмо Санта-Клаусу, первым пунктом в списке желаний указал бы: «Жениться на Хайди». Я вообще привык получать все, что захочу. Помнится, все подростковые годы провел в брекетах. Ныл, жаловался, говорил, что они втыкаются мне в десны и царапают внутреннюю сторону щеки. «Ничего, зато потом спасибо скажешь», – говорила мама. Она всю жизнь промучилась из-за кривых зубов, которые ненавидела всей душой. Так оно и оказалось – я действительно был глубоко благодарен маме за то, что решила выправить мой прикус. После многих лет мучений моя улыбка могла расположить кого угодно. Она творила чудеса на вечеринках, собеседованиях, обедах с клиентами и, конечно, при общении с дамами. Хайди говорила, что на том благотворительном балу, где мы познакомились, первым делом обратила внимание именно на мою улыбку. Бал был в декабре, и Хайди была одета в красное. За билет пришлось выложить бешеные деньги – целых двести баксов. Однако руководство выразило пожелание, чтобы сотрудники внесли свой вклад в благое дело. В том году девизом фирмы были слова «брать и отдавать». Рассудили, что репутации компании пойдет на пользу, если на балу наши люди займут два стола на шестнадцать-двадцать человек, и каждый пополнит сборы, заплатив за билет двести баксов. Вообще-то никто из нас даже не знал, на что именно собирают средства.

Просветила меня Хайди, прямо на танцполе. Так я узнал об уровне безграмотности в Чикаго даже больше, чем нужно.

Да, я привык добиваться всего, чего хочу. Но, женившись на Хайди, понял, что с этой привычкой придется распрощаться.

– Ну, и что у вас за семейная проблема, мистер Вуд? – спрашивает Кэссиди и, откинувшись на спинку стула, проводит пальцами с безупречным маникюром по коротким волосам: – Хотите поговорить об этом?

– Нет. Лучше не надо, – отвечаю я. Вспоминаю последний случай, когда Хайди сделала что-то, как я сказал, – прежде чем бежать к этой бездомной девице, надела джинсы. Потом предпоследний – купила арахисовое масло в виде брикета, а не в банке. Короче говоря, одни мелочи. В важных делах я неизменно проигрывал.

– Се ля ви? – спрашивает Кэссиди.

Киваю:

– Се ля ви.

Такова жизнь.

Гляжу в серо-голубые глаза Кэссиди Надсен и вспоминаю, как опрокинул на безупречно чистую рубашку эспрессо, когда впервые ее увидел. Тогда Кэссиди вошла в конференц-зал, одетая в красный обтягивающий брючный костюм. Такой смелый наряд могла себе позволить только Кэссиди Надсен. Туфли на ней были черные. Естественно, на шпильках. Начальник, вдруг как-то сразу съежившийся и растерявшийся, пробормотал что-то про «нашу новенькую» и не сводил глаз с ягодиц Кэссиди, пока та не опустилась на свободное место рядом со мной. Потянулась за салфетками, оставшимися на столе после вчерашнего обеда, и стала промокать пятно на моей рубашке с непринужденностью, которой опять же никто, кроме нее, себе позволить не может.