К вопросу о миражах - Георгий Куликов Страница 32

— Меня зовут Ирина Сергеевна Громова, — сказала она. — Кем вам приходится больной?

— Ну вы же поняли, что я из милиции, — ехидно проговорил Женя, — мне надо срочно с ним поговорить.

— Вы знаете, у него рак четвертой стадии и он может умереть в любую минуту, — ответила она. — А тут он несколько дней отсутствовал, и мы думали, что он просто сбежал, видя свою безысходность. Но вчера вечером он с трудом пришел в больницу: состояние его стало критическим.

— Но поговорить с ним можно? — не унимался Женя.

— Не более получаса, — пожав плечами, сказала Громова.

Они вышли в коридор, поднялись на лифте на пятый этаж и остановились у палаты под номером 515.

— Заходите, но не более получаса, — повторила она и, передав Жене белый халат, пошла дальше по длинному коридору клиники.

Когда Женя в халате вошел в палату, то увидел человека, лежащего на кровати, с худым изможденным лицом. Впавшие глаза и бледный вид лица говорили о его болезненном состоянии, а левая рука, выступающая из-под одеяла, казалась неживой и висела плетью почти до самого пола.

— Борис Иванович, вы можете говорить? — спросил Женя.

— Вы кто? — ответил вопросом на вопрос Волк и посмотрел в сторону Кудрина.

— Я — инспектор уголовного розыска Кудрин Евгений Сергеевич, — ответил он.

— А я ждал, что кто-то из милиции ко мне придет, — проговорил Волк, — сердце мне подсказывало, что кому-то должен же я все рассказать.

— Слушаю вас, Борис Иванович, — проговорил Женя, — у нас мало времени.

— Действительно, времени у меня осталось совсем немного, — грустно проговорил Волк. — Когда меня посадили по ложному обвинению, — начал он говорить, — я решил отомстить тем гадам, которые упекли меня за решетку. Тогда в кафе я просто напился и лежал на лавке у входа. Ни с кем я тогда не дрался и тем более никого не убивал. Очнулся я уже в отделении милиции, где опер по фамилии Маврин стал меня в своем кабинете избивать и говорить, чтобы я признался в убийстве молодого парня, но я все отрицал. Тогда Маврин пригласил в кабинет другого подлеца — Широкова, который прямо заявил, что это именно я ударил камнем по голове того парня. Ведь, кроме него, никто из других свидетелей прямо на меня не указал. А потом суд, который не принял во внимание мои объяснения, и долгие годы мучений в колонии, — продолжал говорить Волк, — и все эти годы у меня была единственная мечта — отомстить этим гадам; она согревала меня и не давала расслабиться. После освобождения из колонии я, будучи уже больным, собрал всю свою волю в кулак, вычислил их и стал следить за каждым. Маврин каждое воскресенье ездил к себе на дачу, где парился с приятелями в бане, а Широков больше проводил время у себя дома с разными женщинами. Я отремонтировал старенький горбатый «запорожец», который достался мне от отца, и целый месяц ездил за Мавриным на его дачу. Как мне показалось, он, видимо, работал и жил как на «автомате»: приехал на участок, разжег баню, выпил с друзьями, потом идут в баню и снова выпивают. Затем еще два захода, после чего начинается крутая пьянка, и они засыпают прямо за столом. Я решил использовать это клише в поведении Маврина в своих интересах. В тот воскресный день я рано утром сбежал из больницы, — продолжал Волк, — на своей машине подъехал к дому Маврина, открыл капот его «Волги» и оторвал провод с клеммой, ведущий к аккумулятору. Я подумал, что, когда его машина не заведется, он наверняка пойдет к Широкову и они вместе поедут на дачу. Я тогда сел в сквере и стал ждать. Так это и случилось, где-то часов в пять вечера в подъезд дома Широкова вбежал Маврин, а минут через двадцать он вышел один, без Широкова, сел в его маленький «москвич» и уехал. Конечно, немного пошло не так, как я думал, но деваться было некуда, и я поехал следом за Мавриным. Путь до его дачи я хорошо узнал за месяц, поэтому ехал спокойно, не спеша. Он заехал к гастроному, в машину сел какой-то полный мужчина, после чего они, никуда не сворачивая, поехали по Каширскому шоссе в сторону Сватеево. Когда я подъехал к даче, — продолжал рассказывать Волк, — и спрятал машину в небольшом пролеске, Маврин с тем мужиком уже стали растапливать баню и одновременно выпивать за столом. Примерно через полчаса они разделись и зашли в баню. Я видел, как он, раздеваясь, снял кобуру с пистолетом и повесил ее на крючок под рубашку. Маврин, видимо, любил носить оружие или чего-то боялся, я и в те разы, когда следил за ним на даче, видел, как он расхаживал по участку с кобурой поверх рубашки. Через некоторое время распаренный Маврин вышел из бани, закурил сигарету и жадно затянулся, а зажигалку положил на пенек, стоящий у ее входа. Следом из бани вышел второй мужчина, и они пошли к столу и начали обильно выпивать. К этому моменту у меня уже окончательно созрел план мести; я аккуратно вышел из своей засады, — продолжал говорить Волк, — надел резиновые перчатки и быстро зашел в баню. В предбаннике под рубашкой я нащупал кобуру с пистолетом, вынул его и положил к себе в карман. Так же тихо я вышел из бани и направился к пролеску, попутно прихватив лежащую на пеньке зажигалку. Ну а потом — поехал в сторону Москвы и вскоре уже был у дома, где жил Широков. Когда он открыл мне дверь, — с надрывом сказал Волк, — то я увидел, что на его лице удивление, и понял, что Широков узнал меня. Я зашел в коридор и с размаху ударил его кулаком в лицо. Он упал, из носа потекла кровь, и он стал ползком пятиться к стоящему в комнате дивану. А когда увидел в моей руке пистолет, то закричал, что это Маврин во всем виноват и он заставил оговорить меня. Но я, не обращая внимания на него, поднял лежащую на полу подушку, прижал ее к голове Широкова и выстрелил ему прямо в лоб. Выстрел оказался совсем не громким, но пух от подушки разлетелся по всей комнате. Широков отпрянул назад, раскинув руки на диване, а из его головы потекла кровь. Я аккуратно взял пистолет за дуло и обмакнул его рукоятку в крови Широкова, а потом поднял лежащее на полу небольшое полотенце и завернул в него пистолет. Потом вышел из квартиры, оставив дверь открытой, не спеша вышел из подъезда и сел в свою машину. А дальше — быстро поехал снова в Сватеево. Когда я туда приехал, — продолжал Волк, — пьянство было в самом разгаре. Их уже было трое, причем один уже спал, уткнувшись носом в стол. А двое других что-то громко выясняли по поводу футбольного матча, который, видимо, ранее передавался по радиоприемнику, стоявшему на столе между пустыми бутылками. Я так же осторожно зашел в баню, вынул пистолет из полотенца и аккуратно вложил его в кобуру. Попутно еще вложил туда маленькую открытку с изображением волка, которую купил несколько дней назад в киоске. Это, чтобы он вспомнил обо мне и испытал такую же боль, которую когда-то пришлось мне пережить. А потом я вышел из бани, зарыл в землю полотенце и спокойно опять поехал в Москву. Дело было сделано. Я был доволен, что исполнил то, о чем думал все эти годы, и немного расслабился, но ночью мне стало очень плохо, и утром я снова явился в больницу. Вот и все, — сказал Волк и закрыл глаза. — Вы, конечно, можете меня арестовать, но дни мои и так сочтены, а за свой поступок я совсем скоро предстану перед Богом.

В этот момент в палату вошла медсестра и сказала, что пора заканчивать разговор, больному нужно сделать укол. Женя на листочке бумаги написал телефон отделения милиции, отдал его медсестре и попросил ее информировать о состоянии больного.