В Питер вернутся не все - Анна и Сергей Литвиновы Страница 30

Знаете, молодой человек, сейчас на подобные фильмы режиссеры выцыганивают деньги у богатеев, а затем (если повезет и если получилось более-менее талантливо) возят их по фестивалям. Арт-хаус! Авторское кино! Ненавижу эти термины. Кино бывает интересным, а бывает – нет. Задевающим за живое – или оставляющим равнодушным. Авторы – сценарист, режиссер, главный оператор – любят своих героев. Или – гораздо чаще – нет. В последнем случае фильм не удается. И – все!

Сейчас в российском кино героев мало кто любит. Их в основном всякими уродами показывают... «Бумер», «Бумер-2», «Русалка», «Изображая жертву»... Ужас, что там за люди! Вурдалаки! И никого любить не хочется.

Я растекаюсь мыслью по древу? А вы торопыга, Дима... Все ваше поколение – торопыги. Впрочем, такими всегда, наверное, кажутся молодые... Хорошо, перехожу к сути.

Прокопенко изначально, потенциально был грандиозно талантлив, но когда я с ним встретился, он не умел абсолютно ни-че-го. Ни найти актеров (а хотел, чтобы у него главные роли, старичков, обязательно непрофессионалы сыграли). Не умел он и работать с ними. Ни развести мизансцену. Ни поставить свет. Ни договориться о съемках даже с самыми захудалыми властями вроде сельсовета... И всем практическим азам режиссерской профессии его учил я. Надо отдать Вадику должное: он хватал все на лету. Усваивал быстро. И к концу своего дипломного фильма уже кое в чем поднаторел. А потом я (меня, честно сказать, самого захватила работа) по своей воле приходил к нему в тон-студию, потом в монтажную, учил основам и хитростям озвучки и монтажа...

Короче, сделали мы фильм. «Мы» я говорю потому, что считаю себя полноправным соавтором прокопенковского диплома. Я б даже сказал сейчас, с высоты лет, что мой вклад в его короткометражку составлял процентов семьдесят, а его – тридцать. Собственно, его там только и были идея да сюжет. А все остальное время он просто проработал у меня, как у фактического режиссера, ассистентом.

Но фильм удался, ничего не скажешь. Разумеется, Прокопенко за диплом поставили «отлично». Но мало того! Слухи о картине никому не известного вгиковца поползли по Белокаменной.

В те времена, когда не было никакой рекламы и этого вашего пиара, сарафанное радио исправно поставляло интеллигентной Москве информацию: что смотреть, что читать, какую музыку слушать, на какие выставки ходить. И, как правило, лажи не случалось. Народная молва не ошибалась. Вот и про наш двадцатиминутный фильм «Люба и Павел» (так он назывался) заговорили. Умоляли приехать, устроить просмотр. Стремились попасть. Даже принялись делать заказы из научных и учебных институтов: привезите в наш ДК картину, приезжайте рассказать о фильме.

Разумеется, полуподпольная несанкционированная популярность короткометражки не могла пройти мимо партии и правительства. Картину (а она существовала в единственном экземпляре) затребовал хозяин Госкино Ермаш. Забегая вперед, скажу: ни мы, ни кто-либо еще пленку больше не видел. Говорят, потом ее смотрели даже в отделе культуры ЦК партии. И у кого-то на дачах. И короткометражка была признана безыдейной, вредоносной, чуть ли не подрывной.

Ну, конечно, решения ЦК по своему поводу Прокопенко не дождался – рылом не вышел. Дело передали в отдел культуры МГК. [5]Уж там нам навесили по полной программе... И опять – я, словно старожил-нянька при новобранце, ходил вместе Вадиком на все проработки. Уверен: когда б не мои страстные, полные огня и демагогии филиппики в его защиту, он бы так легко не отделался.

Однако и без того решения партийцев оказались неслабыми. Мастеру, руководителю диплома, – строгий выговор с занесением в учетную карточку, мне, оператору, – партийный строгач без занесения. А личное дело комсомольца Прокопенко передали в горком комсомола. И там его, недолго думая, из рядов ВЛКСМ исключили.

А нашего фильма, повторюсь, никто больше никогда не видел. Его не просто положили на полку. Его – смыли. И не нашлось у нас, как бывало с другими, тайных заступников, осмелившихся не выполнить решения партии и, на свой страх и риск, сохранить оригинал в архивах.

После этого Вадик пропал. Он перестал звонить, появляться. Даже диплом свой не пришел получать. Разные слухи про него ходили: запил, уехал на БАМ, ушел в монастырь, ударился в сектантство... Самое интересное: где он пропадал, так и осталось неизвестным. Табу навсегда.

И вот однажды – минуло года три – я столкнулся с ним на улице. Совершенно случайно, и то только потому, что свой «жигуль» тогда в ремонт отдал и временно передвигался по городу на общественном транспорте. Помню, попался он мне навстречу на Таганке, недалеко от знаменитой «Блинной». Бредет себе – пальтишко куцее, потертое, с драной подкладкой, на ногах – какие-то немыслимые чеботы чуть ли не с обмотками, лицо одутловатое, цвет нездоровый. А, главное, совершенно потухший, рыбий глаз. Куда только делся тот блестящий, юный и румяный модный вгиковец! Не знал бы его столь близко – вовек бы не узнал. Передо мной стоял натуральный бич – бывший интеллигентный человек – во всей своей неприглядной красе.

Мы поздоровались – я даже, помнится, его обнял. Знаете ли, скучал я по нему. Считал, что с ним родная партия поступила несправедливо – подрезала крылья на самом взлете. Тогда даже стреляные воробьи после партийных выволочек, бывало, не оправлялись, а уж куда там птенцу вроде него... И я отчего-то чувствовал свою за него ответственность. Поэтому тут же сказал, что его от себя не отпущу. Он подчинился – скорее равнодушно, чем охотно. Я поймал такси и повез его обедать в «Арагви» (у меня там блат был). Официант, конечно, косился на Вадимов вытянутый свитерок с дырками на локтях, но меня обслуживал, как дорогого гостя.

Где Прокопенко обретался три года, он мне так и не рассказал. Как, впрочем, не сказывал и позже. Но то, что тогда в ресторане он категорически отказался от спиртного, наводило на мысль о банальном: керосинил, а потом завязал, закодировался. Странно было видеть в те времена непьющего двадцатипятилетнего парня, но каких только чудес не случается.

Под влиянием обеда, плавно переходящего в ужин, и двухсоточки коньяка я пообещал Вадиму, что помогу ему вернуться в кино. И тут глаз у него – впервые за время нашего нового с ним общения – наконец загорелся. Кино он любил сверх всякой меры... А после ресторана я, опять-таки на такси, довез Прокопенко домой, в ту же коммуналку, записал его телефон (наконец-то поставили!) и велел позвонить завтра же.

Но устроить человека в систему, которого она уже однажды, простите за выражение, отрыгнула, оказалось далеко не просто. Множество хождений по кабинетам и буфетно-ресторанных интриг потребовалось от меня, в ту пору штатного оператора «Мосфильма», для того, чтобы определить некогда блестящего выпускника ВГИКа хоть куда-то. На счастье, на киностудии запускался мой приятель, он позвал меня к себе главным оператором, я согласился и выторговал место на картине и Вадиму – да не простое, а вторым режиссером. Напел про него своему дружку с три короба, хотя тот и сам помнил историю с «Любой и Павлом» и даже знаменитую короткометражку успел посмотреть.