На Большом Каретном - Фридрих Незнанский Страница 30

Турецкий замолчал, и в кухне зависла гробовая тишина. Ирина Генриховна все еще не могла поверить услышанному, думая, не издевается ли над ней Турецкий, а сам Александр Борисович... То, что творилось в его душе, трудно было передать словами.

– Правоту... В чем правоту?

Судя по тому, как отреагировал на этот вопрос Турецкий, он не был для него неожиданным.

– Надеюсь, ты и сама догадываешься.

– И все-таки? – настаивала она.

Tyрецкий сделал такой жест: мол, если вы настаиваете, мадам... Он даже в этот момент продолжал оставаться прежним Турецким.

– Ну, во-первых, как я уже говорил, ты оказалась совершенно права в своей убежденности относительно нашего фотокора, а во-вторых...

Ирина Генриховна уже догадывалась, что именно кроется за скромным «во-вторых», вернее, сама страстно желала, чтобы он, ее Саша, произнес вслух эти слова, оттого, видимо, и не могла уже сдерживать себя:

– Ну же! Чего замолчал? Что «во-вторых»?

Турецкий покосился на жену:

– Видишь ли, я много думал об этом и уже почти уверен, что абы к кому подобная убежденность не придет. Это может быть или полный дурак, или Богом отмеченный психолог. К первому варианту я тебя, естественно, не отношу, так что... – Он замолчал было и вдруг словно в воду ледяную прыгнул: – Видимо, действительно тебе на роду было начертано быть психологом.

Она верила и не верила услышанному.

Угасающая, казалось бы, жизнь набирала новый качественный виток, и она была счастлива.

Они уже заканчивали пить чай, как вдруг Турецкий, молча слушавший довольно запутанный рассказ Ирины Генриховны, которая то и дело возвращалась к трагедии полумесячной давности, произнес негромко:

– Хочешь моего совета? Как профессионала.

– Господи, да о чем ты говоришь!

– В таком случае займитесь разработкой не только любовных связей этой стервочки, но и чисто профессиональной деятельностью Толчева.

Ирина Генриховна непонимающе-удивленно уставилась на мужа, будто ждала с его стороны какого-нибудь подвоха. Сам ведь сказал: профессионал, а в «Глории» что же, необразованные дилетанты работают?

– А при чем здесь работа Толчева? – спросила она, и в ее голосе опять зазвучали настороженные нотки.

– Да ты не возмущайся, – успокоил ее Турецкий. – Я и сам не знаю, при чем здесь его работа, но... Понимаешь, уж слишком много в его гибели запутанного и непонятного, чтобы останавливаться на одной лишь версии.

Он выцедил из чашечки остатки чая, осторожно, словно боялся разбить хрупкий китайский фарфор, поставил ее на стол, покосился на жену, которая, видимо, еще не отошла от вчерашней перебранки и, хотела она того или нет, каждое его двусмысленно сказанное слово воспринимала как очередную подначку ее некомпетентности.

– Хочешь еще один совет?

– Ну!

– Никогда не бери за основу лишь одну версию. Тем более ту, которая лежит на поверхности.

И опять он учил ее жить. Причем говорил такие прописные истины, что даже стыдно за себя стало.

– Ты имеешь в виду конкретное дело или... или вообще? – вспыхнула Ирина Генриховна.

– Да как тебе сказать, – пошел на попятную Турецкий, уже сообразив, что разговаривает с женой, как декан факультета с первокурсником. – И в частности, и вообще.

Он замолчал и негромко добавил, бросив на жену просительный взгляд:

– И еще... Ириша. Не воспринимай мои слова как нечто обидное для себя лично. Я ведь действительно далеко не последний следователь в прокуратуре и мог бы кое-что подсказать тебе в плане расследования. Тем более, что я и «Глория»...

– Мы говорим – Ленин, подразумеваем – партия, мы говорим – партия, подразумеваем – Ленин, – засмеявшись, подсказала Ирина Генриховна, прижимая голову мужа к груди.

Он только хмыкнул в ответ.

В этот вечер они легли спать довольно поздно, но если Турецкий тут же вырубился, повернувшись на правый бок, то сама Ирина Генриховна крутилась и ворочалась, время от времени впадая в тревожное состояние то ли полуяви, то ли полузабытья. За один-разъединственный прошедший день столько всего случилось в ее жизни и такое количество информации обрушилось на ее голову, что она просто не в состоянии была разложить все это по соответствующим полочкам и теперь пыталась нагнать то, что не успела сделать за день. Но главное, к чему она возвращалась время от времени, так это настойчивый совет мужа покопаться в профессиональной деятельности Толчева. Возможно, убийство Юры – а он уже тоже склонялся к мнению, что самоубийство Толчева – это хорошо замаскированное убийство, – лежит именно в этой плоскости.

«Возможно, все возможно, – мысленно оспаривала свою позицию Ирина Генриховна. – Можно даже предположить, что крокодилы не ползают, а летают. Однако то, что накопал в Чехове Агеев, тоже нельзя сбрасывать со счетов. И в первую очередь возможность мести со стороны отвергнутого сожителя Марии Дзюбы, который, если, конечно, верить словам редакционных сплетниц, „оставшиеся волосенки на своей голове выдрал, когда Машка бросила его ради Толчева“. А в том, что мужики в подобном состоянии готовы на любой фортель, она не сомневалась.

И все-таки рано утром она позвонила Голованову. Рассказала о своем разговоре с Турецким, вернее, пересказала ту часть, где он нажимал на версию, связанную с профессиональной деятельностью Толчева, и спросила, что он сам думает относительно «подобной закрутки».

Два последних слова были как бы брошены снисходительным тоном, и теперь она ждала, как отреагирует на это Сева Голованов, которого даже самолюбивый Грязнов признавал за «аналитический центр агентства».

– Что думаю? – хмыкнул Голованов, смекнувший, видимо, как она сама относится к версии, которую выдвинул ее муженек. – Откровенно говоря, у меня тоже как-то мелькнула подобная мыслишка, – признался он. – Однако то, что привез из Чехова Агеев...

Он замолчал, и было слышно, как он сопит в телефонную трубку. Потом раздался вздох и...

– Всякое, конечно, может быть. Но как мне кажется, да и здравый смысл подсказывает, что в первую очередь надо найти того хахаля, который был с Марией на Каретном. И плясать уже от тех показаний, которые он даст. А это, если, конечно, мне не изменяет интуиция, чеховский вариант.