Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко Страница 3

Анна Терентьевна ответила ему императорской улыбкой – снисходительной и немного печальной. Увы, из-за отсутствия собеседника ей самой придется до вечера прилечь…

Она перевела взгляд на Лизу. Лиза оказалась во всеоружии: глаза потуплены, кисти рук на столе, волосы аккуратно забраны за уши. Загляденье, а не девочка! И голос тихий, кроткий:

– Я, тетя, тоже пойду к себе. Почитаю мадам де Сегюр. В третий раз… Мне очень нравится!

– Конечно, мое дитя! Это будет хорошо для твоего французского.

– А потом на минутку загляну к Фрязиным? Заберу у Мурочки своего Тургенева…

Никакого Тургенева Лиза Мурочке не давала, но с полным правом покинула столовую. Пулей выскочила на крыльцо. Остались позади двор, сараи и огород, именуемый садом. Вот, наконец, забор и соседские владения.

По дороге Лиза первым делом растрепала волосы. У, эти голые оттопыренные уши – глупый знак девичьей скромности и благовоспитанности! У, эта тетя Анюта с ее Павловским институтом! Ни одна дама теперь не показывает в обществе уши. Кому они нужны?

Вообще-то тетку Лиза нисколько не боялась и могла бы вытворять самые отчаянные штуки, не то что чесаться по своему вкусу. Но так уж была устроена тетя Анюта, что малейшее нарушение порядка ее убивало. Вернее, она сама говорила, что убивает. На самом деле она просто плакала, краснела лицом и начинала причитать, что у Лизы одно-единственное достояние – безупречные манеры и репутация. С подобным капиталом сама тетка достойно прожила жизнь, а без него, напротив, давно бы погибла. Погибнет и Лиза, если растеряет свое сокровище.

После получаса теткиных стенаний няня Артемьевна бежала за доктором Фрязиным, доктор прописывал Анне Терентьевне на лоб пузырь со льдом, а внутрь – бром. Больная помещалась на диване со множеством подушек-думок, которые сыпались на пол при малейшем ее движении и даже вздохе. Лизе всегда бывало ужасно стыдно, когда тетя Анюта из-за нее лечилась. Приходилось сидеть подле дивана, менять воду в графине или отсчитывать бромные капли (Лиза вечно сбивалась и забывала, сколько раз булькнуло в стакан). Еще надо было подбирать думки и засовывать их на место, в щель между диванной спинкой и тугим теткиным боком. Стыдно, стыдно, и тетю Анюту жалко!

Сегодня Лизе особенно не хотелось проштрафиться и спровадить тетку на диван: ведь она хотела сбегать к Мурочке и обсудить еще раз утреннее приключение.

Вспоминая о нем за обедом, Лиза всякий раз слегка подпрыгивала на стуле. Один раз даже уронила вилку. С чего бы? То, что случилось, и приключением-то всерьез не назовешь. Просто вполне самостоятельная и независимая девушка (и не при царе Горохе, а летом 1913 года!) взяла и познакомилась с молодым человеком. Подумаешь!

Однако с благовоспитанной Лизой такое случилось впервые – и не в гостях, не на какой-нибудь елке, не на улице даже, где бы она шествовала в неизменной теткиной компании и была представлена какому-нибудь приличному семейству. Нет, знакомство вышло само собой, и где – в публичном саду! Лиза считала себя очень современной и смелой, но сердце у нее до сих пор билось неровно, будто она весь день бегала вприпрыжку.

Знаменитый сад Копытиных, где все и произошло, никаким Копытиным теперь не принадлежал. Он давно был выкуплен в городское пользование у выродившейся фамилии, которая промышляла мясом и кожами. Некогда Копытины жили на широкую ногу. Для собственного променада они проредили березовую рощу, выкорчевали кусты, наделали прямых дорожек и все это назвали садом. С копытинских времен до сих пор остались березы и несколько дряхлых ив. На их стволах зияли расщепы – следы гроз и пыльных бурь, которые случались в Нетске в разгар лета. В саду имелся небольшой кислый прудик, где две лодчонки – «Зина» и «Везувий» – клевали крашеными носами игрушечный причал. На эти лодки зарились только самые отчаянные романтики – в полнолуние, напрочь отбивающее рассудок. Кто в здравом уме сядет на весла в стоячей луже, когда совсем рядом, в двух кварталах отсюда, вольная река Неть?

Вечерами в саду Копытиных было весело: музыка тяжко вздыхала и кликала счастье пожарными трубами, горели настоящие электрические лампочки, подавались фруктовые воды, смеялись барышни. Но гимназистам, гимназисткам, епархиалкам и прочему несовершеннолетнему люду не было ходу в этот ночной Эдем. Бродила там лишь вполне взрослая, свыкшаяся с пороком публика. Она жевала пирожки, восседала на скамейках и утекала в глубь сада, где скрывалось дощатое чудище с резными наличниками в русском стиле – кафешантан.

Лиза в саду Копытиных бывала только днем, зато без тетки. С утра до обеда тут было царство нянек и глупых детишек. Лиза и ее подруга Мурочка Фрязина ходили в сад исключительно из-за качелей.

На качелях и случилось знакомство, которое не давало теперь Лизе покою. Началось с того, что Мурочка и Лиза катались, а совершенно неизвестный и никогда тут прежде не виданный молодой человек стоял рядом и на них глазел.

Мурочке, как всегда, от качелей стало дурно минуты через три. Не зря няня Артемьевна говорит, что голова у нее слабая. Это не значит, что Мурочка глупа. Напротив, учится она прилично, а в математике ей и вовсе нет равных – трехзначные числа запросто в уме складывает! Зато ее вечно укачивает в поезде, в пролетке и даже на санках.

А вот Лиза любила быструю езду («Как Чичиков», – язвила Мурочка, которая не только все читала, но и накрепко запоминала прочитанное). Еще Лиза обожала высоту, всяческую тряску, горки и велосипед. Большими качелями в саду Копытиных она никогда не могла насытиться. Мерные взлеты к вершинам берез, почти в небеса, а потом падения в бездну тени, к земле, к траве – о, если бы это не кончалось! Когда Лиза неслась вниз, внутри у нее вспыхивал холод и так сладко давил сердце, что глаза сами зажмуривались от блаженства.

– Чудо! – вскрикивала Лиза. – До чего я хочу, Мурочка, полететь на аэроплане! Эх, если бы снова этим летом в Нетске были авиаторы…

Авиаторов Лиза видела лишь однажды, два года назад. Странные их решетчатые машины зудели и кружились над Кичеевским полем. Публика ахала и не верила своим глазам. Многие ждали, что какой-нибудь аппарат свалится, зацепившись за крышу колокольни или за флагшток у палатки почетных гостей. Но все обошлось: авиаторы остались целехоньки. Они даже дали себя фотографировать, обнимать и носить на руках взад и вперед по пыльному полю. Их круглоголовые шлемы вошли в моду – такой надел даже губернаторский шофер вместо прежнего ушастого кепи.

В последний день полетов в воздух поднялись пассажиры из отчаянных нетских добровольцев – штабс-капитан Матлыгин, учитель физики Мухин и бесшабашная Зося Пшежецкая. Лиза стояла тогда в толпе и завидовала им до слез. Отец смеялся над ней, как над маленькой. Пусть теперь только попробует не пустить полетать!

Мурочка ни о каких аэропланах не помышляла, особенно на качелях. Она изо всех сил цеплялась побелевшими пальцами за гладкие жерди и бормотала: «Лиза! Хватит! Не могу больше! Даже ради тебя!»

Пришлось ее пожалеть. Бедная Мурочка выбралась на твердую, надежную землю и уселась на скамейку тяжело дыша. Все вокруг казалось ей чрезмерным и противным: песок дорожки ядовито блестел, воробьи свистали оглушительно, как сумасшедшие. «Никогда больше не стану на качелях болтаться!» – обещала подруге Мурочка.