Охота на вампиров - Елена Топильская Страница 29

— Надо бы про Бендерю выяснить побольше, — посоветовал мне Лешка, и я огрызнулась:

— Сама знаю! Я уже тетушек из жилконторы выдоила досуха.

— Он же с Западной Украины, да? Вот бы там и узнать все досконально.

— Естественно, — согласилась я. — Только быстро это не получится, теперь на Украину в командировку никого не пошлешь.

— Да, пиши ходатайство об оказании правовой помощи, подписывай в городской, отправляй в Генеральную прокуратуру, оттуда в МИД, наше Министерство иностранных дел зашлет в их министерство, те в свою Генеральную прокуратуру, а Генеральная уже спустит исполнителям, а назад оно пойдет через все инстанции в обратном порядке, так что года через полтора, может, чего и узнаешь про Бендерю.

— И то, если уважаемые хохлы все-таки сподобятся ответить клятым москалям, а то так и сгинет ходатайство о правовой помощи на просторах незалежной Украины.

— Да уж, из Англии проще получить сведения, чем от братьев-славян.

Мы еще посокрушались о старых добрых временах, когда в дружественные республики достаточно было направить поручение от себя, а не от Генерального прокурора или министра иностранных дел, и, самое главное, поручение должны были исполнить в течение десяти дней…

— Ладно, Машка, пошли домой, — Горчаков с хрустом потянулся. — Уже девятый час, пока доберемся, а мне еще тебя провожать.

Я не стала спорить, именно сегодня я как раз нуждалась в провожатом. Пока мы с Лешкой добрались до моего дома, Горчаков, естественно, проголодался, и я затащила его к себе, чтобы он подкрепился чем Бог послал. Меня не насторожили громкие звуки музыки, раздававшиеся явно из наших окон. По мере приближения к квартире, однако, какофония усилилась. Я смутно припомнила, что накануне ребенок клянчил, чтобы я пришла домой попозже, а еще лучше — чтобы вообще не пришла, так как собирался устраивать светский раут.

Лестничная площадка была усеяна тлеющими окурками и пустыми банками из-под джина-тоника. В душе у меня зашевелились нехорошие предчувствия, но если бы я знала, что предчувствия просто померкнут перед действительностью!..

Дрожащими руками я отперла дверь и обомлела. На полу в квартире сидела орава ровесников моего сына, под рев музыки (если это слово применимо к звукам, исторгаемым аппаратурой) они отхлебывали из банок слабоалкогольные напитки, курили и тушили окурки прямо об пол.

Завидев меня и Горчакова, застывших в обалдении, вся эта компания (видимо, бывалые, пронеслось у меня в голове) в мгновение ока подобралась, подхватила недопитые емкости и пронеслась мимо меня и Горчакова, как смерч, только их и видели.

Когда за последним закрылась дверь, и на пепелище остался только мой собственный великовозрастный балбес, правда, без сигареты, зато с банкой пива в руке, я обратила внимание на изменившийся интерьер и с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать в голос. Все вокруг было почему-то свалено на пол — подозреваю, для того, чтобы на полу было удобнее сидеть. Тем не менее светлая обивка мебели хранила отчетливые следы подростковых ботинок, что меня даже озадачило на минуту: логичнее ведь было бы все-таки ходить по полу, а сидеть — на диване.

Но самое главное — в квартире стоял отвратительный запах дешевого разгула, сочетавший амбре плохих сигарет и мерзкого пойла. Именно такие запахи я обоняла и такой бардак многократно наблюдала на местах происшествий, что и высказала Хрюндику, стоявшему передо мной с бессмысленным лицом.

— Ты вообще-то понимаешь, — кричала я, — что вот такое безобразие бывает в притонах, где убийства совершаются?! Боже, Боже… — я обвела взглядом осколки посуды под ногами, какие-то клочки бумаги и плохо выскобленные коробки из-под лапши “Доширак”. — Только там люди годами, десятилетиями пьют и гадят; но как можно за день привести квартиру в непригодное для жилья состояние?!

Тут я окончательно осознала, что мои тихие мечты — придти домой, принять душ и залечь на диван перед телевизором, вытянув ноги, — раскололись в прах, и расплакалась. Не говоря уже про пропащую судьбу ребенка; Горчаков растерянно наблюдал все это, не зная что и сказать. Мысль о том, что в этом загаженном помещении можно совершать какие-то обыденные человеческие действия, — есть, спать, читать, — выглядела кощунственной. От запаха, типичного для притона, подступила дурнота. Я снова оглядела оскверненное пространство и тихо заскулила. Лешка похлопал меня по плечу:

— Ну-ну, Машка, не реви.

— Нет, ты это видел?! Это же бардак! Тут для антуража не хватает только парочки окровавленных трупов, — призвала я Горчакова в свидетели, и Леша с присущей ему деликатностью пошутил:

— Да они наверняка тут были, просто их уже на помойку вынесли.

И он заржал, а я, услышав это, зарыдала еще горше. Горчаков обнял меня за плечи.

— Знаешь что? Поехали, переночуешь у нас. Здесь оставаться вредно для здоровья. А ты, чудовище, — обратился он к Гошке, так и стоявшему перед нами с банкой пива, — чтоб прибрался здесь и сделал ремонт. Завтра в шесть я вместе с мамой приеду, проверю.

Он развернулся и повел меня за собой. Мы хлопнули дверью и спустились по лестнице. От рыданий я уже начала икать, Горчаков гладил меня по руке и успокаивал:

— Ну правда, Машка, трупов нет — уже хорошо. И еще, заметила? Он не хамил.

— Да-а, — заливалась я слезами, — не хамил… Ты видел, что эти твари окурки в пол тушили?! И стекло в фотографии разбили… Даже мои друзья не считают возможным курить у меня в гостях! Мои друзья! Взрослые люди! А эти сопляки… Тьфу!

— Ну, а чего ты хотела? Чтобы они чинно сидели в гостиной и вели разговоры об искусстве?

— Да, представь себе! А что, это несбыточная мечта? Сидеть в гостиной и вести разговоры об искусстве?

— Да у тебя нормальный ребенок, какие, к черту, разговоры об искусстве?!

Всю дорогу я давилась злыми беспомощными слезами, и даже не заметила, как мы доехали до Лешкиных новостроек.

Жена Горчакова, увидев мое состояние, молча принесла мне тапочки и повела на кухню. После моего разгромленного жилища тихая квартира Горчаковых вызвала у меня сложную гамму чувств; и сдавило горло от неестественной чистоты в уютной комнатке Лешкиных дочерей, куда я заглянула по дороге на кухню, чтобы поздороваться с девчонками.

За ужином я в красках рассказывала Лене Горчаковой про хитрую, лживую, бездушную тварь, затесавшуюся мне в сыновья и готовую растоптать здоровье и благополучие собственной матери ради глотка пива с сомнительными типами из подворотни.

Лена пыталась, как могла, утешить меня, но ее жалобы на дочерей выглядели бледно и неубедительно на фоне моей семейной катастрофы. Например, младшая девочка, придя из школы, не переодевалась, а так и щеголяла в школьном костюме (ха-ха, горько подумала я, мне бы ваши проблемы), а старшая вчера отказалась мыть посуду (это вообще без комментариев).

Наконец Горчаков не выдержал: он сытно поел, размяк душой, и мое зареванное лицо в поле его зрения разрушало картину всеобщей гармонии.