Варшавские тайны - Николай Свечин Страница 29

День получился бестолковый. Приходило разнообразное начальство, вплоть до губернатора барона Медема и президента Варшавы Старынкевича. Они жали Лыкову руку и поздравляли. Черенков радостно подшивал в зеленую папку новые бумажки. Папка разбухала на глазах и обещала хорошие судебные перспективы. Даже сам Гурко-Ромейко прислал телеграмму с благодарностью сыскной полиции. Видимо, у него имелся в магистрате конфидент. Телеграмма содержала свойственный генерал-губернатору язвительный намек: «…чины варшавской полиции, руководимые петербургским специалистом…» Обер-полицмейстер Толстой проигнорировал этот пассаж и излучал довольство. Алексей стал героем дня. Все выражали ему восхищение и интересовались, когда он возвращается в столицу.

Происходящее вызывало у Лыкова раздражение. Розыском он никак не руководил. Вклад героя дня заключался лишь в том, что он прострелил голову главному подозреваемому. Остальное сделали местные сыщики, причем подозрительно ловко. Больше всего Алексея смущали часы. Как кстати они обнаружились у убитого налетчика! Улика весомая, но единственная. Ежели допустить, например, что часы подбросили, то рушится вся конструкция. Эх, почему он сам тогда не вывернул Гришкины карманы?!

Но ежели подбросили, то кто и зачем? Тут есть два варианта. Первый — это сделал губернский секретарь Яроховский с ведома своего начальства. Цель — побыстрее сплавить Лыкова из Варшавы и самим найти убийц. Спокойно и без петербургского надсмотрщика. А потом, когда придет время, дезавуировать его успех, да еще и посмеяться… На панов в общем-то похоже. Они ничем не рискуют: что часы ротмистра подброшены ими же — недоказуемо. А выставить русского камер-юнкера дураком — милое дело!

В пользу этой версии говорил очень уж успешный допрос Нарбуттом Эйсымонта Новца. Тот сразу, без давления, рассказал и о Гришке, и о своем дяде. Как под диктовку… А за крестик с цепочкой сочинил бумагу, по которой в притон явился полицейский агент. Так не бывает!

Но тогда выстраивается целый заговор, во главе которого стоит руководство варшавской сыскной полиции. Значит, у Нарбутта с Гриневецким давно имелась на руках важная улика — часы убитого пристава. И они ждали, когда пустить их в дело. И русские громилы, выходит, тоже были у них заранее на примете. Патентованным головорезам, по сути, разрешили совершить убийство. С той только целью, чтобы приписать им еще и предыдущее. В заговор, помимо мелкого воришки Новца, втянули его дядю, уважаемого отставного взломщика. Сдали полиции его притон вместе с дюжиной воров в розыске… И все это лишь для того, чтобы Лыков быстрее уехал из Варшавы? Чушь. Так тоже не бывает.

Хорошо, рассуждал Алексей. Рассмотрим второй вариант. Полицию на след Гришки навел истинный убийца пристава. Цель — отвести подозрения от себя. Кто же он в таком случае? Оба Новца послушно играют отведенную им роль и даже садятся в тюрьму. Скупщица краденого, старая опытная воровка Папроча-Дужа, не успевает спрятать вещи убитого штабс-капитана. Все пляшут под одну дудку. Самое удивительное, что под нее же вытанцовывает Гришка Худой Рот, самостоятельный злодей, а никакая не шестерка. Он режет Сергеева-третьего словно по чьей-то подсказке. Бросает труп на свалке, не заметив притом свидетеля. А затем послушно приходит в притон Яна Касъера, куда та же могущественная рука посылает полицейский отряд. Ай да замысел! Это кто же у нас такой умный? У кого в руках дудочка, под которую танцуют и воры с убийцами, и даже сыскная полиция?

Конечно, это может быть только пан Строба, он же Велки Эугениуш. Видать, сильно прижал «ивана» повонзковский пристав, если его решили убрать. А когда бандит узнал, что Петербург озаботился и прислал ревизора, то решил это использовать. Заранее подыскал овец для заклания — на их роль выписал из столицы Гришку с подручными. Наверняка он же навел русских на несчастного штабс-капитана. Если за Лыковым следили, то выбор понятен. Этим и объясняется загадочное «совпадение», что обидчик Алексея стал очередной жертвой. А так могли прирезать любого другого… Его смерть понадобилась только для маскировки предыдущей смерти, ротмистра Емельянова. Да, калибр серьезный. А если умный Нарбутт и почувствовал где-нибудь фальшь, то ничего не сказал заезжему сыщику. Может, сам потом разберется. Если захочет. А может и не захотеть, в отместку за свою обиду.

Дойдя до этого вывода, Лыков решил остановиться. Голова опять раскалывалась. Ясно, что в одиночку, только с Егором, он сейчас ничего не сделает. Сегодня, по крайней мере… А вот завтра — другое дело. У чиновников особых поручений есть и особые полномочия. Он может взять и остаться в Варшаве, как бы его ни выпроваживали. Надо лишь придумать основание. Завтра голова заживет, и Алексей придумает, а сегодня нужно отдохнуть.

Решив так, Лыков повеселел. Отдыхать он любил — жалко, редко удавалось! Сыщик вызвал своего помощника и сказал:

— Привет, почти коллежский регистратор, почтовой станции диктатор! Мундирчик с клапанами еще не пошил?

— Только что подъемные выдали. У Сахера есть знакомый портной, обещал построить за пятнадцать рублей. С меня лишь золотые нити и арматура.

— А сколько дней займет?

Иванов сразу погрустнел.

— Неделю. Успеете увидеть или уже нет? Да и чин еще не скоро придет. Говорят, это все долго…

Лыков пожал плечами.

— Департамент пока молчит.

— Никак нельзя вам тут остаться?

— Для чего? Чтобы тебе не было одиноко?

Егор смутился.

— Чего уж… Перед смертью не надышишься, я понимаю. Подучиться охота.

— Гриневецкий с Нарбуттом знают дело не хуже меня. Пользуйся, пока в фаворе.

— Они меня натаскивать не станут. Да и далеко им до вас, по правде.

— Я этого не заметил. Бывалые люди, полностью на своем месте. Так и укажу в рапорте. Вот кто требует замены, так это Толстой.

— И… напишете об этом?

— Не просто напишу, но и приму посильные для моего скромного звания меры.

— Но вы ведь, простите, только в восьмом классе! Какие тут меры?

— Кое-что и я могу. Во-первых, вице-директор Департамента Благово — мой учитель и наставник, второй отец. Умни ца, каких мало! К его мнению прислушиваются высокие персоны. Во-вторых, у меня друзья в Военном министерстве. А оно в Варшаве всесильно. То, что развел Толстой, подрывает власть. Тут вовсе не пустяки. Между прочим, это также и твои мысли. Которые ты для того мне и излагал, чтобы я дал им ход. Ведь так? Я их обдумал — и согласился с тобой.

— Но генерал Толстой непременно об этом узнает! Да и не в нем одном дело, здесь много администраторов, что в рот полякам смотрят.

Парень сел и взволнованно взъерошил шевелюру.

— А не сделаете вы только хуже? Военные обрадуются очень вашему рапорту. И закрутят гайки еще сильнее. Нужен третий путь, взвешенный — мы ведь об этом говорили! Но способен ли на такое Петербург?

— Я помню, о чем мы говорили. Глупости писать не собираюсь. Ты прав, умных людей в Петербурге днем с огнем искать надо. Но вот товарищ министра внутренних дел Плеве как раз такой. А он меня знает. И генерал-адъютант Обручев, начальник Главного штаба, тоже мозговитый. С них пока и начну.