Волчья сотня - Наталья Александрова Страница 29

«Зеленые!» – прошелестел Саенко одними губами.

«Сам вижу», – кивнул Борис в ответ.

Те зашли в дом, не оставив никого во дворе часовых, чтосвидетельствовало о полной их беспечности. Пасечник выскочил пару раз во дворпо хозяйству, затем тоже скрылся. Пора было уходить, но за всеми сборами сильнорассвело, так что из окошка хаты можно было разглядеть две уходящие к оврагуфигуры. Решили ждать. По прошествии некоторого времени в хате растворилосьокошко, видно, душно стало в тесной горнице и накурено. По оживленномуразговору, доносившемуся из раскрытого окна, Борис понял, что угощал пасечниксвоих гостей не только медом и молоком, а также салом и горилкой. Разомлевшие втепле и сытости гости дошли уже до такой стадии, что начались душевныеразговоры.

– Что-то я у вас вот этого, здорового, не помню, –выспрашивал старик.

– А это Федор, недавно к нам прибился, – охотноотвечал ему чей-то бас, по густой интонации которого Борис определил главногосреди этого вшивого народца. – Он, вишь, не отсюда, раньше в лесах жил, асюда надумал, что у нас зима теплее будет.

– Теплее не теплее, а все одно в курене-то зимовать небольно сладко, – проворчал Федор.

– Давно бедуешь? – полюбопытствовал старик.

– Второй год уже. Вся моя судьба повернулась из-забабы. – В хриплом голосе Федора послышалось оживление.

– Зазноба, что ли?

– Не, сестра родная. Я в ее дела никогда не совался, япарень холостой, она первая на деревне красотка. И вот она поймай меня как-тоза рукав, черным глазом на меня косится и говорит: «Братуха, а ведь меня ИванАлексеич сватать хочет, уж и приданое спрашивал». Иван же этот Алексеич первыйнаш богач был, удачливый такой, магазин у него на слободке. Сам он вдовый, дасестре не пара, потому возраст уже порядочный. Но видно, в красоту-то еевлюбился, вот и начал чудить. «А мне что, – я сестре говорю, – ятвоим очам не любитель, а только брат». «А не обидно ли тебе, брат, – сестраспрашивает, – что у меня приданого кот да кошурка и мышь в печурке?»«Нет, – отвечаю, – не я их тебе добывал, не мне их истыдиться». – «А не хочешь ли ты, брат, этого самого Ивана Алексеичакулаком между глаз нынче попотчевать, когда он с наших посиделок пойдет? Оченьон мою красу и гордость обидел». Это я захотел.

Подкараулил Ивана Алексеича вечерком поздно, да и засветилему между глаз, чтоб на молоденьких не заглядывался. А тут вскоре и казаки внашу деревню пришли, Иван-то Алексеич и вспомнил мне мои колотушки. Выпоролименя и в сарае заперли. Да только ночью я замок выломал, да и ходу в лес. ХотелИванов магазин подпалить, да недосуг было. Пожил немного в лесу, после красныепришли. Ивана хозяйство разорили, а сам он куда-то пропал. А я из лесу вышел,все честь по чести, вот тут-то красные нам и показали кузькину мать – всеобщуюмобилизацию объявили. И всех под ружье. Думаю, за что же мучился, в лесумерзнул? И опять в берлогу. А как к весне дело шло, прихожу я в соседнююдеревню к бабеночке одной. Она жила с дедом своим старым. Он мне и говорит,чтобы как кто во двор, так чтоб я сразу на чердак лез. Вскоре шаги, я – начердак и споткнулся обо что-то. Гроб сосновый, новый, видно, дед для себяприпас. Слышу – лезут, я в гроб и крышкой накрылся. Слышу: кто-то тоже об гробспоткнулся, чертыхнулся так тихонечко, и понял я, что это наш Иван Алексеич!«Иван Алексеич!» – шепчу. Он с переполоху спрашивает: «Кто? Что?» Я ему шепчу,а он гроб нащупал! Я ему еще разок: «Иван Алексеич». А он от загробного голоса нагроб мой – бух! Да всеми своими пудами крышку и придавил. Подышал я, подышал сминутку и задохся. Спасибо, хозяева скоро вспомнили, обоих нас водой отлили.

– Да, вот какое дело, – раздался прежний густойбас, – а вот я кабы не зверел в бою, может, и воевал бы. А на германской ячисто тебе волк, ажно зубами врага брал, ажно сине в глазу. Памяти не станет.Чисто сумасшедший. Оттого и сбег в леса.

Тут послышались бульканье и радостные крики оживления,видно, пасечник принес еще один жбан горилки.

– Однако время нам уходить, – шепталСаенко, – как раз они горилкой увлекутся, мы и ходу…

Так и сделали – пошли тихонько, хоронясь в траве, пригибаясьпод каждым кустом. Они не знали, что пасечник часто поглядывал в окно зоркимине по возрасту глазами и тут не пропустил своей злой минуты. Мелькнули заплетнем два смутных силуэта, пасечник мигом выскочил во двор и обнаружил, чтоскирда соломы разворошена сбоку, а трава под вишнями сильно примята.

– Ну вот что, ребята, – строго сказал он, войдя вхату, – я вас кормил-поил, теперь и вы мне службу нетрудную сослужите. Вонтам, видите, кусты колышутся? Сидят там два человека, со вчерашнего дня онивокруг хаты крутятся. Так вот вы мне их поймайте. Уж расстарайтесь за ласку моюда за продовольствие…

– Как же мы их поймаем, когда у них, должно, винтовкида револьверы имеются? – опасливо заговорил Федор, чья судьба, как онутверждал, поломалась из-за бабы.

– Я научу. Вот они сейчас пойдут к тому овражку, чтобынезаметнее пройти, так вы бегите через поле, да не топайте, и в конце овражкаих и встретите.

– А ну как не пойдут они до конца оврага? –Зеленым было неохота уходить из теплой хаты от недопитой горилки.

– Пойдут, им больше деться некуда, в овраге-то никудане свернешь.

Борис кубарем скатился ко дну небольшого оврага и перевелдух.

– Ну вот, теперь до конца, а там и до конейблизко, – радостно говорил Саенко, сидевший рядом. – И чего мы ночьвозле пасеки торчали, только зад я себе отморозил. Пасечник, конечно, та ещесволочь – и нашим, и вашим, всех привечает. Но не поймать его с поличным…

Они пошли по оврагу, хлюпая сапогами по небольшому ручейку.Страшно хотелось есть. Борис на ходу ухватил горсть ягод калины, что росла визобилии по склонам. Горечь свела скулы, есть захотелось до тошноты. Вот днооврага потихоньку пошло вверх, и тут что-то темное и мохнатое прыгнуло сверхуБорису на плечи и повалило наземь. Револьвер вытащить он не успел, шашкаосталась там, где паслись кони, – тяжело было ее таскать и прятаться с нейтяжело. Они барахтались в сырой траве. Человек придавил Бориса к земле,навалился сверху. Пахнуло тяжелым духом потного, давно немытого тела, зловоннымдыханием – смесью кислого табака, прогорклого лука и горилки. Борис обманнымприемом обмяк вдруг нарочно, как будто сознание потерял. Тот сверху перестал давить,приподнялся на локтях и прогудел басом удивленно:

– Кажись, кончился, а я его и не трогал совсем.

Борис ногой двинул лохматому по причинному месту, тот взвылот боли, но Бориса не отпустил, а пытался съездить ему по уху, и удачно. Кулаку лохматого был ничего себе, но, видно, отощал он, будучи в зеленых, так чтоБорис на это ухо не оглох, просто сильно звенело. Тем не менее он двинул ещесвоего противника в зубы, отчасти потому что сил не было терпеть вонючеедыхание, а потом навалились на него еще двое и скрутили поясами. Рядом Саенкосидел на земле, прижимая руки к разбитому лицу, и стонал, чересчур громко, каксообразил Борис, прислушавшись.