Кровь на палубе - Иван Любенко Страница 28

Но однажды на журфиксе он все-таки не выдержал, и когда заразительный смех жгучей брюнетки донесся из дальнего уголка залы, начальник акцизного ведомства бросил в сторону жены взгляд такой испепеляющий силы, что она сразу умерила игривость.

Жизнь продолжалась. День пролетал за днем, месяц сменялся месяцем, а молодой женщине все больше хотелось настоящей возвышенной сердечной романтики, той, о которой писали господа Бальзак и Мопассан.

Потенциальные любовники всегда были рядом, но влюбленных не было. Купцы-толстосумы, женатые надворные и коллежские советники к возвышенным чувствам были явно не расположены. Они смотрели на аппетитную даму как на изысканное и утонченное блюдо, отведать которое, по их мнению, стоило к тому же немалых денег. Елена это видела и потому отвергала любые ухаживания, оставив очередному селадону на прощанье волнующий аромат «Герлен» и очаровательную улыбку. Тактичные отказы увеличивали число воздыхателей, и это, разумеется, ее ничуть не огорчало. А разве есть на свете женщины, которые не любят находиться в центре внимания? Она больше не проверяла мужа на ревность и никогда не рассказывала ему о навязчивых поклонниках. Привлекательная madame научилась искусно скрывать тлевшие внутри чувства за фасадом ледяного спокойствия и неприступности.

Все в жизни разом переменилось, и на смену дешевым ситцевым платьишкам жены бедного подпоручика пришли новомодные наряды из столичных магазинов и самые дорогие модистки. Полудрагоценные камни сменились брильянтами, но первое обручальное кольцо она сохранила, хоть и пришлось изменить его до неузнаваемости: маленький зеленый изумруд пришелся весьма к месту, и муж ничего не заметил. Да он никогда и не пытался вникать в эти мелочи, а просто угождал каждому ее капризу.

Последнее время во сне все чаще приходил Алексей. «Надо бы свечку поставить ему в храме за упокой и заказать службу», – тяжело вздыхая, мысленно рассуждала она. А вчера под утро Елена вдруг проснулась оттого, что сквозь шум морской волны ей послышался добрый голос любимого Алеши и струнный перебор гитары… Маленькая, но горячая слезинка сразу же скатилась по щеке. Мысли унеслись назад в далекое и счастливое прошлое, от которого остались лишь одни воспоминания, ставшие почему-то такими же нереальными, как разрозненные акварельные картинки раннего детства. Выйдя на палубу, она пристально вглядывалась в парящую туманную дымку, ожидая, что из нее вот-вот выплывет знакомое, всегда улыбающееся лицо с ямочкой на подбородке. «Госпожа Владимирская, позвольте подарить вам эти несколько строк, написанных бессонной ночью вашим преданным обожателем», – улыбаясь в усы, острил Алексей. Картинно заведя за спину левую руку, он принимался декламировать:

Как Млечный Путь, любовь твоя

Во мне мерцает влагой звездной,

В зеркальных снах над водной бездной

Алмазность пытки затая.

И жаль мне ночи… Оттого ль,

Что вечных звезд родная боль

Нам новой смертью сердце скрепит?

Как синий лед мой день… Смотри!

И меркнет звезд алмазный трепет

В безбольном холоде зари.

Он дважды или трижды забывал слова, подглядывая в вырванный из «Невы» листок, и она, конечно же, понимала, что сие авторство было у кого-то позаимствовано. Как потом выяснилось, строки принадлежали Максимилиану Волошину. Она хохотала безудержно, подшучивая над незадачливым плагиатором, а он оправдывался, смеясь вместе с ней, и разливал в широкие чайные стаканы шипучее «Аи». Та журнальная страничка так и осталась у нее, как память, как живое свидетельство того, что счастье было!.. Она давно выучила памятные строки наизусть, и они звучали в ней помимо воли, и в них она различала его живой голос.

Елена стояла на палубе одна, всматриваясь в горизонт, закутанный дымной мглой, как вдруг услышала:

Как Млечный Путь, любовь твоя

Во мне мерцает влагой звездной,

В зеркальных снах над водной бездной

Алмазность пытки затая…

Стихи были те же, но голос был не Алешин, а чужой… Она обернулась и увидела перед собой соседа по столику. От волнения у него подергивался кадык, а под левым глазом билась маленькая синеватая жилка.

Ты – слезный свет во тьме железной,

Ты – горький звездный сок. А я…

В этих словах, расставленных в определенной последовательности, в их ритмическом звучании таилась совсем необычная мелодичная красота, как если бы во время появления радуги с небес неожиданно зазвучала музыка Моцарта. Женщина беззвучно заплакала, и крохотные слезинки покатились из очаровательных глаз. Незнакомец тут же бросился к ней и принялся успокаивать, осыпая руки, плечи и шею красавицы нежными поцелуями. Все остальное было как в тумане. Он горячо шептал ей ласковые слова, она совсем вяло сопротивлялась, что-то говорила, о чем-то просила, а потом пошла с ним…

II

Харитон Свирский с самого детства отличался тем, что хотел все знать, ничему по-настоящему не учась. Рожденный последним, третьим ребенком в московской дворянской семье, он сызмальства привык, что все его прихоти удовлетворялись с первого слова. Старая русская пословица «Не учили поперек лавочки, а во всю вытянулся – не научишь» подходила к нему как нельзя лучше. И все-таки благодаря усилиям родителей и нанятых репетиторов гимназическое образование он с грехом пополам получил, но стать студентом университета с весьма посредственными знаниями по русскому языку, истории и естествознанию было непросто. Вот поэтому-то из списка наиболее популярных высших учебных заведений пришлось вычеркнуть Московский и Санкт-Петербургский университеты, Петербургский электротехнический институт императора Александра III и Горный институт императрицы Екатерины II. Вне всякого сомнения, он мог поступить в Лесной институт, в котором всегда были недоборы. Да вот только многого ли достигнешь с таким образованием? Оно конечно, Россия-матушка вся густыми лесами покрыта и грамотные специалисты в этой области ой как нужны! Только ведь, чтобы получить место в лесном министерстве, надобно начинать службу с самых отдаленных сибирских уездов, где волки да медведи – твои первые гости на Рождество. Да и жалованье в этом природном ведомстве всегда было далеко не самым высоким. А потому Лесной институт отец Харитона из числа перспективных высших учебных заведений тоже исключил. В общем, оставался только Институт гражданских инженеров императора Николая I, что в Санкт-Петербурге. Конкурс там был не особенно высок, но, как гласило одно из пособий для будущих абитуриентов, «серьезнейшим испытанием для всех экзаменующихся является рисование, хотя на первый взгляд все задания кажутся очень простыми, но основная масса испытуемых получает неудовлетворительные баллы именно по этому предмету. Из других экзаменов вызывает трудности еще и тригонометрия». Стоило признать, что способности к отображению на бумаге вазочек с цветами либо извилистой речки на фоне бескрайней среднерусской равнины с косяком улетающих на юг журавлей у Харитона никогда не было. Исключение составляла лишь карикатура на преподавателя словесности – старую, сморщенную амбарную крысу в пенсне с плешивой, как луна, головой. Сходство карандашного наброска с оригиналом было настолько очевидным, что семиклассника чуть не выгнали из гимназии. Слава богу, отец вмешался вовремя и сумел утрясти скандал.