Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 27

Городничий, кстати, бывший городовой, нестарый и бодрящийся мужчина, как только избрался на этот пост, стал жестко следовать неукоснительному правилу: он всегда и везде улыбался. Поносит его пресса — скрежещет зубами и улыбается, устраивает выволочку подчиненным — шипит и улыбается, вокруг говорят непонятные вещи — молчит и улыбается. Он и принял нас сразу, не желая давать врагу такие козыри, как отказ в личной встрече. И все время, пока неутомимая Глафира (ночное дежурство ничуть на ней не отразилось) наглядно объясняла ему преимущества всадника над пешеходом, мы видели радушную улыбку, за фасадом которой прочесть что-либо было решительно невозможно. Спектакль закончился — можно ехать домой.

— Ты что-то совсем бледная, бедная Лиза, — посочувствовал мне на улице Олег, но сочувственная его улыбка — не в пример бодрому оскалу городничего — вышла вымученной, как все это непонятное утро, которое уже, слава богу, было на излете. — Тебя подвезти?

Если бы у меня были силы, я бы изумилась вдруг прорезавшейся галантности Дуняшина, которая никогда не входила в список его добродетелей. Силы кончились: я помотала головой и побрела к трамваю.

Мой мобильник давно разрядился, но добравшись до дома, я не нашла в себе мужества привести его в чувство. И зачем? Все равно я сейчас никакая. Спать! Ну, а после — отписываться. Чуть отогревшись в душе и налив себе чаю, я забралась в постель и по инерции щелкнула пультом. Шел местный «Утренний вестник».

— …поздно вечером во дворе одного из домов по улице Петропавловской был найден труп Александра Водо-неева, известного актера и поэта, исчезнувшего несколько дней назад. Причина смерти выясняется.

Машинально допив чай и обнаружив, что у меня от холода и шока начинают стучать зубы, я опять поплелась в душ — согреваться. Через сорок минут сделала два звонка — редактору, затем Хусейнову — и на автопилоте отправилась на работу.

Бодрый шеф, для которого каждое утро, видимо, являлось началом новой жизни, потому что ночами он спал, указал мне на стул и поглядел выжидающе-весело.

— Молодец. Ну? Кто следующий? — резво выкрикнул он, весь подавшись ко мне, словно видел впервые.

Я вопросительно смотрела на редактора, изображение которого в моих глазах двоилось и прыгало.

— Звонил этот, как его. Ларионов. Ну, следователь по Крутилову. Говорит, ваша Кронина — ведьма: про кого ни напишет, все мрут. Это ж надо, какой наблюдательный! И жена моя тоже заметила.

— Нет, не все, только Гоша Крутилов. Да вы что… Это же совпадение! — наконец-то дошло до меня, и я, как ужаленная, подскочила на стуле.

— Не уверен. Но здорово, классно. Журналист, если он настоящий, должен задницей чувствовать тему. Тут не знаешь, как сделать тираж, как им выдать зарплату, а она — совпадение. Дудки! Молодец. Продолжай в том же духе.

Ответсек Юрий Иваныч тоже посмотрел на меня странно и все время, пока я рылась в завалах секретариата, пытаясь выбрать лучший Сашин снимок для завтрашнего номера, барабанил по столу пальцами левой руки и напевал что-то революционно-комсомольское.

— Когда сдаешь репортаж с площади?

— Часа через два. На последнюю?

— Нет, на первую.

— Да? Удивительно.

— Шеф сказал, что на первую. Лиза. Только ты никого не хвали. Ты уж так. да. пиши нейтрально.

Я взглянула на ответсека и увидела в его глазах то же, что и во взгляде редактора:

— Юриваныч, и вы. Это! Все! Совпадение! Это. — Не зная, что сказать, я опустилась на старую кипу газет, испо-кон века гнездившуюся в углу, и вдруг разревелась: с десяти фотографий одновременно смотрел на меня Саша Водонеев и ничего не мог мне сказать.

* * *

В отличие от балетмейстера Крутилова, поэта Водонее-ва Город хоронить не собирался. Сашу провожала горстка тех, кто его знал, и до кого успела дойти страшная новость. На траурной церемонии были актеры «Другого театра» и несколько дам «от культуры», замеченных на всевозможных вечерах поэзии.

— Почему в филармонии? Почему не в театре, где он проработал всю жизнь? — шептались пожилые билетерши, поправляя венки возле гроба, установленного в скромном фойе.

— Говорят, не позволил Шапиро.

— Да и Хусейнов-то насилу согласился. А неоткуда больше хоронить. Вот так. Дожить до этаких-то лет и быть бездомным…

«Все состояние проел на леденцах».

Панихида уложилась в пятнадцать минут, все выступающие смотрели куда-то вбок, а на лицах читались бессилие и досада, и, видимо, чувство вины. В воздухе висели общая растерянность и смутное ожидание: наконец, придет кто-то всезнающий и компетентный и объяснит, что же это такое происходит и каков в этом истинный смысл.

Я не заметила, как вошла Маринович — мне показалось, она возникла возле гроба, будто из-под земли. Ухватившись за его край, долго и напряженно стояла у изголовья, словно боясь упасть. За ее, как мне показалось, надломленной спиной возвышался невозмутимый, всегда с одинаковым выражением лица Матвей Рольник, взявший на себя временное руководство Балетом Крутилова. С белыми окаменевшими губами, в чем-то черном и длинном, Маринович походила на простую деревенскую бабу, которая вот-вот начнет прилюдно причитать и голосить. Все расступились и не сводили с нее глаз, испуганно ожидая именно этого. Но ничего не произошло. Маринович наклонилась, поцеловала покойника в лоб и что-то вложила ему в руки со словами:

— Эх, вы, белые рыцари!

Задержавшись на несколько секунд, ни на кого не глядя, она взяла под руку Рольника и, тяжело ступая, направилась к выходу.

После этого все задвигались и вздохнули; стало понятно, что скоро вынос, но меня ожидало еще одно удивление. Словно на сцену, беззвучными шагами в фойе вошел иллюзионист Бернаро, возложил невероятных размеров букет белых роз и, с минуту постояв возле гроба, поднялся наверх, скрывшись в своих репетиционных апартаментах. На нем были солнцезащитные очки и все тот же камзол, что на площади. Я тотчас забыла про Маринович и смотрела в ту сторону коридора, куда ушел Бернаро, размышляя о том, что такие персонажи, как он, никак не монтируются с бездомными поэтами, которые спускают единственную недвижимость, чтобы издать свои стихи. Такие, как Бернаро, должны их отрицать.

Но, может быть, его цветы — просто вежливость? Долг перед коллегой-артистом?

Начался вынос, а я, торопясь в редакцию, не поехала на кладбище: до отъезда в Петербург-Ленинград нужно было сдать еще один материал.

Это, впрочем, оказалось невероятно сложно. Сидя совершенно одна в притихшей к концу рабочего дня редакции, я совершенно не могла сосредоточиться, то и дело сбиваясь на внутренний просмотр картинки Сашиных похорон с Ма-ринович у гроба. И эта ее странная фраза про рыцарей… К вечеру я уже стала сомневаться в том, что услышала: белые? бедные? бледные? Что она имела в виду? Отчего «вы», а не «ты»? Значит, рыцари — они? А кто они, если это «они»?