Город на Стиксе - Наталья Земскова Страница 26

— А сейчас, — воодушевленно чеканила она, — мы услышим мнение человека, которого знает весь мир, и который как никто может прокомментировать результат этого конкурса.

Я улыбнулась Бернаро.

— Маэстро, — обратилась к нему Глафира, — какой бы памятник поставили вы?

Маэстро помолчал, посмотрел на плакат и включил все свое обаяние:

— Я поставил бы конную статую, которая стала бы композиционным центром проспекта. Наш город очень изменился и похорошел за последнее время, но, как мне кажется, конный Татищев добавит ему элегантности. Я думаю, по этому вопросу нужен референдум.

Глафира светилась от счастья:

— Почему вы решили принять участие в акции? Насколько мне известно, специально вас никто не приглашал.

Бернаро прищурил свои черные, как уголь, глаза и, лукаво глянув на меня, изрек с самым серьезным видом:

— Я уважительно отношусь к городской прессе, и коли уж господа журналисты вышли на улицы, к их мнению стоит прислушаться.

— Что и требовалось доказать, — выключила микрофон сияющая Глафира и окинула победным взглядом толпу. Вдруг обнаружилось, что наступила тишина — народ расступился и во все глаза смотрел на одетого в легкий черный камзол Бернаро, который выглядел как испанский гранд — только без шпаги на левом бедре.

Бернаро рассмеялся, подмигнул стоящему рядом мальчишке, достал из кармана колоду карт и, обойдя круг, предложил желающим загадать карту. Колода взвилась вверх, образовала Эйфелеву башню и, удержавшись в этом положении несколько секунд, превратилась в винтовую лестницу. Затем легко сложилась, образовала колесо, которое трансформировалось в змейку и, наконец, в восьмерку. Выстроив из колоды еще три-четыре фигуры, Бернаро обошел круг, назвал все задуманные карты, сорвав аплодисменты и крики «браво». Застыв на несколько секунд, он вытащил из кармана уйму связанных концами платочков, которые развязывались под его взглядом и образовывали странные конфигурации вроде легкого парусника. Он, кажется, совсем не напрягался, не делал отвлекающих движений, и все происходило словно в записи, из которой вырезаны накладки.

Я не люблю фокусы в частности и эстраду вообще. Для меня в цирк сходить по работе — мученическая мука. Но тут я поймала себя на том, что вместе со всеми полностью подчинена этому волшебному зрелищу и выключена из прочей жизни. Я даже ни о чем не думаю. И дело вовсе не в фокусах. Дело в самом маге, который, без сомнения, обладает гипнотическим воздействием на людей, а, может, кое-чем похуже. Вместе с тем картинка этого уличного концерта была столь странным, дискомфортным зрелищем, что я, не отдавая себе отчета, сделала несколько шагов назад, пытаясь сократить план и не видеть деталей: облик иллюзиониста никак не вписывался в предложенные обстоятельства, был им чужероден, примерно как компьютерная графика — реально отснятому кадру. И я не понимала почему. А главное, не могла себе ответить на вопрос, что же меня так взволновало… Маг Бернаро здесь, конечно, инопланетянин, это ясно. Но мало ли мы созерцали инопланетян в виде, например, группы «Депеш Мод»», зачем-то посетившей Город пару лет назад? Или в виде десанта звезд мексиканского сериала «Просто Мария»?

Нет, дело не в «инопланетности». Тогда в чем? Устав от безрезультатных размышлений на эту тему, я достала мобильник и обнаружила, что мне звонил Хусейнов. Попыталась набрать его номер, но Хусейнов оказался вне зоны, я послала ему эсэмэску с просьбой перезвонить.

Импровизированное представление прекратилось так же внезапно, как и началось, образовалась очередь за автографом, и я ждала довольно долго, чтобы поблагодарить маэстро.

— Из спасибо шубы не сшить, — пожимая плечами, ответил Бернаро и в своей манере пристально посмотрел мне в глаза. — Что вы решили с книгой?

— Я решила, что да. Я возьмусь. Только вот.

— Только что? — резкое движение головы выдало нетерпение мага.

— Я уезжаю на неделю в Петербург. Командировка. Вернусь — и мы приступим, если вы не против.

— Неделя так неделя. Хорошо, — вернулся Бернаро к своей обычной беспечной манере и, не прощаясь, удалился прочь.

* * *

К ночи заметно похолодало. Некстати выяснилось, что очередная осень опять катит в глаза, не спрашивая позволения, и, заметно приуныв, мы все-таки решили не отменять ночную часть митинга. Когда совсем стемнело, о планшет с всадником споткнулась юная компания с гитарой, и мы до рассвета слушали странный музыкальный микст, попытки идентифицировать который оказались безуспешны. Толку от этого сидения на площади не было никакого, но «суточная акция» — это звучало гордо, и, значит, приходилось сидеть.

Я не любила ночной летний Город с его поздними закатами и ранними рассветами, по сути — теми же белыми ночами, когда, по моим ощущениям, время вдруг разворачивалось и начинало течь вспять в те, «дотатищевские», темные времена, в которые и Город-то как таковой отсутствовал, а стояли тут непроходимые леса да текла сквозь них Кама, а до Петербурга можно было добраться только обозом за два — два с половиной месяца. По моим ощущениям, в эти белые летние ночи вся суетливость-современность отменялась, становилась бутафорской, не имела власти и выглядела лишь зыбкой декорацией, для чего-то оставленной на великой и древней земле. Казалось, строгие величественные боги этой земли однажды решат, что никакой цивилизации им здесь не нужно, взмахнут перстами — и цивилизация исчезнет вместе со своими переливчатыми огнями, выхлопными газами, ночными клубами и прочей чепухой. Я не любила эти ощущения и не смотрела в белые ночи. С наступлением дня все это проходило, забывалось, делалось смешным и неважным, днем время опять текло «правильно», и опасаться было нечего — до следующей ночи. С вступлением темноты в свои права, примерно к середине сентября, эти тревожащие настроения начинали слабеть, а к зиме, когда день истекал к пяти пополудни, исчезали, стирались совсем.

Даже сейчас, под сенью Башни смерти, знаковой городской достопримечательности и основного столпа его архитектуры, я ощущала этот трепет обратного тока времени, пронизанного взорами языческих богов. Не помогали ни мигающие светофоры, ни бодро прыгающие картинки рекламы — вместо постиндустриального потребительского и скоростного двадцать первого на дворе опять стоял «натуральный» и медленный восемнадцатый век. Время от времени я пыталась спрятаться от него в круглосуточном «Cafe Black», и это ненадолго помогало… Но когда голубоватую подсветку Башни со страшным и до конца не разгаданным названием поглотил зловещий багровый рассвет, как мне показалось, занявшийся раньше обычного, тревога стала нестерпимой, и я чувствовала то, что чувствовала всегда: неизбежность, бессильность, печаль. Правда, сейчас к этому примешивалось нечто, чему я не могла дать точного определения. Я знала, что это пройдет, что к утру от тревожных призраков не останется и следа, но не могла не признать очевидное: сейчас они подобрались вплотную.

2

Честно отбыв на площади сутки, истекающие минуты которых стояли на месте, как последние бастионы, мы поехали к городничему — разбрасывать камни. Долгожданное утро, против обыкновения, не принесло покоя, но бессонная ночь вместе с холодом сделали свое дело, и я уже не чувствовала ничего, кроме жуткой усталости. Усталость, в конце концов, заглушила на время ту непонятную тревогу, которая продолжала окутывать меня вкрадчивым и незримым туманом.