Ангел-хранитель - Ирина Глебова Страница 27

Алена, Аленушка – так называл ее отец. Маму свою она очень любила. Но с отцом у нее были такие взаимопонимание и дружба, какие встречаются редко. А что за необыкновенную жизнь он прожил, каким обладал сильным характером! Алена не раз думала: «Если когда-нибудь я напишу книгу о папе, все решат, что я напридумывала, в жизни таких людей не бывает!»

Ее отец, Василий Николаевич Лобанов, был учителем в городском четырехклассном училище. Когда Алене исполнилось десять лет и она пошла в женскую гимназию, отец уже стал директором своего училища. Но продолжал, как и прежде, преподавать историю и географию.

Гимназии и лицеи, коммерческие и технические училища – это для детей аристократов, богачей и просто состоятельных горожан. Четырехклассное училище открыто было для ребят из самых простецких семей – ремесленников, мелких лавочников, рабочих и обслуги. Дети учились за мизерную плату или совсем бесплатно. Отношение к подобным учебным заведениям обычно пренебрежительно-снисходительное. Однако, когда директором стал господин Лобанов, многое изменилось. Когда большинство выпускников Лобанова несколько лет подряд поступали в институты и университеты крупных городов, на высшие технические или инженерные курсы или даже просто отлично держали экзамен на звание учителя начальной школы, отношение к училищу городских властей поменялось. Появились и благодетели – из богатых промышленников и купцов.

Отец говорил Алене:

– Будь ты мальчишкой, я бы определил тебя только в свое училище. Таких педагогов, как у нас, далеко не везде встретишь. Они прекрасно ладят с ребятами и дают отменные знания. И они – энтузиасты своего дела.

Самым большим энтузиастом был он сам. Он любил своих мальчишек – детей простого люда. Верил, что среди них много талантливых и все способные ребята. Потому что он сам тоже был крестьянский сын, – Васька Лобанов, родившийся и до семи лет бывший еще крепостным.

В большом селе под Рязанью, где испокон веков род Лобановых трудился на земле, появилась начальная школа. Василию тогда исполнилось десять лет, и он был уже грамотным человеком – умел писать и читать. Специально грамоте он не учился, получилось само собой – из-за дружбы с сыном волостного писаря. Гришке науку преподавал его отец, с криками и драньем за волосы, поскольку мальчишка был ленивый и неспособный. Но вот писарь заметил, что в компании Василька сын больше старается, и стал приглашать на свои «уроки» и этого мальчишку. Когда же местный помещик открыл школу для деревенских ребят, выписал из города учителя, Вася уговорил отца записать и его. А скоро учитель сам пришел в дом Лобановых и попросил отца поддержать стремление сына к учебе.

– Мальчик у вас на редкость одаренный, – сказал он. – Таких и среди детей образованных людей не часто встретишь. Самородок! Кто знает, возможно, это растет второй Ломоносов!

Последний довод очень впечатлил отца. Когда Василий, два года проучившись, окончил школу, Лобанов-старший сам свез его в Рязань, к дальнему родственнику жены, мелкому лавочнику. Василия приняли в четырехклассное городское училище – то самое, где потом он стал директором.

Юноша учился и подрабатывал где придется, потому что не хотел быть обузой родственникам, а сельских даров отца хватало ненадолго. Каждую свободную минуту проводил в библиотеке, в театре или на собрании городского исторического общества, куда любопытному пареньку позволили ходить.

Училище он окончил с отличием. А дальше начались его мытарства. В Московский университет документы Лобанова не приняли: не соответствовало рангу его крестьянское сословие и низкий статус училища. Василий поехал в Санкт-Петербург – и там то же самое. Мог бы он попробовать поступить в университеты Киева или Харькова, но не хотелось уже больше выслушивать презрительно-вежливые отказы. С молодым, злым напором он решил: «Родную сословную трясину мне не перейти! Надо ехать за границу, на Запад, там – демократия».

И он поехал – пока хватило денег. Шел, подрабатывал, снова ехал. Иностранные языки давались молодому человеку с необыкновенной легкостью, тем более что основы немецкого и французского он знал. В Краковском университете Василий год слушал лекции по физике и астрономии, столько же – химию и естественные науки в Мюнхенском. Четыре года он жил в Париже, снимал комнату в Латинском квартале и постигал в Сорбонне историю, римское и современное право, западноевропейскую литературу.

Как много интересного рассказывал отец Аленке о своем почти что пешем путешествии по Европе! Но особенно, конечно, о Франции. Он был любознательным, молодым и легким на подъем. В летние перерывы между занятиями он ездил по стране – когда сам, когда с друзьями, – от Бретани до Лангедока. И все же самые интересные рассказы отца были о его студенческой жизни в Париже.

– Я приехал туда через два года после Парижской Коммуны. Сколько она была – два месяца! Но такие события помнят века, это я утверждаю как историк. Казалось, дух Коммуны витает над Парижем.

Париж отец любил особой любовью. У него были там любимые места. Церковь Сент-Эсташ и соседний с ней сквер с Фонтаном невинных. Или площадь перед аббатством Сен-Жермен-де-Пре. Однажды там, в кафе возле книжного магазинчика, Базиль Лобанов сидел за одним столиком и разговаривал с Виктором Гюго. Седобородый, красивый семидесятилетний старик рассказал молодому русскому студенту, что пишет новый роман о Великой французской революции, о 93-м годе. И молодой человек понял из его недосказанных слов, что недавние события вызвали у писателя подобную аналогию.

Огюст Ренуар, возрастом не намного старше студентов, часто приходил в Латинский квартал, охотно рисовал портреты ребят, но особенно девчонок из шантана. Эдуару Мане хоть и было уже сорок, но его крепкая фигура и веселый нрав делали его здесь своим. Он тоже захаживал в студенческий квартал, делал наброски различных бытовых сценок. Оба они были уже известные художники, а название «импрессионисты» уже витало в воздухе, но было еще не на слуху. Не то что сейчас!

Алена слушала рассказы отца с восторгом и не совсем понимала, как он мог оставить Париж, уехать. А Василий Николаевич улыбался: