Свободная комната - Дреда Сэй Митчелл Страница 27

Я звоню в студию доктора Уилсона, хотя не собиралась туда возвращаться. Но однажды днем, когда я работала над очередным проектом в офисе, мне пришла в голову одна вещь, которая заставила меня передумать.

Мой отец сказал, что доктор Уилсон — его старый друг, еще с тех времен, когда они вместе изучали медицину. То есть они познакомились еще до моего рождения. А это может означать, что он знал или слышал что-то, что помогло бы ответить на несколько моих вопросов. Что, если папа в прошлом спрашивал совета по поводу меня в частном порядке?

Однако в моей логике была неувязка. До недавнего времени я никогда не слышала, чтобы имя доктора Уилсона упоминалось дома, и никогда не видела его в гостях у родителей. Хотя, опять же, мои родители не очень любят гостей.

А что сказала мама во время моего последнего визита? «Он практически часть нашей семьи».

В нетерпении я позвонила доктору Уилсону, чтобы спросить, нет ли возможности записать меня на вечер. Он нисколько не удивился ни тому, что я передумала, ни моей срочной просьбе о встрече с ним и с готовностью согласился.

С нетерпением жду начала сеанса. Возможно, я смогу вытянуть из него столь нужные мне ответы. Прочитать их в его реакции на то, что я скажу. Понимаю, что мне нужно быть осторожной, ведь я не хочу, чтобы он подумал, будто я здесь только для сбора улик, а он, очевидно, очень умный человек. С другой стороны, мне уже все равно. Если выбора не останется, я спрошу его напрямую: что вы знаете о моем детстве? Что вы знаете о том, как я на самом деле получила эти шрамы?

Доктор Уилсон встречает меня у двери и отводит в кабинет. На этот раз я принимаю его предложение выпить чаю и выбираю ромашковый, чтобы успокоиться. Я подумываю о том, чтобы расположиться на стуле, а не на кушетке, тогда я могла бы хорошенько изучать его лицо, не вызывая при этом подозрений. Но вскоре я снова оказываюсь на кушетке, скрестив руки на животе, как послушный пациент. На этот раз человек из моей комнаты ко мне не присоединяется.

Доктор Уилсон снова открывает свой блокнот и держит ручку наготове. Он начинает:

— В конце нашего последнего сеанса, тогда, у двери, вы сказали, что чувствуете себя так, как будто живете чужой жизнью. Что ваше тело словно не ваше. Я прав?

— Что-то типа того.

Он пишет и говорит одновременно:

— А почему?

Я осторожно подбираю слова:

— Говорят, что мой пятый день рождения мы праздновали на ферме у друзей в Сассексе. Пока взрослые сидели за столом в саду, мы с другими детьми играли в салки во дворе. Я забралась на какую-то сельхозтехнику и упала внутрь. Я очень сильно поранилась, и меня как можно скорее отвезли в больницу, где продержали несколько месяцев, пока я выздоравливала. Так как мне было всего пять лет, я была не очень терпеливым пациентом. Не могла понять, что случилось, что происходило и почему мне нельзя было вернуться домой. Кроме того, было очень больно. Особенно плохо мне было ночью в темной палате, где вокруг меня были незнакомые люди. Ранним утром плакали дети, тени взрослых скользили по полу мимо моей кровати. Когда мне стало лучше и я вернулась домой, какое-то время все было в порядке. А потом начались кошмары.

Я сознательно делаю паузу:

— То, что я только что вам рассказала, это версия моих родителей. Я не помню ничего, абсолютно ничего, об этом.

Украдкой смотрю на его лицо, чтобы понять, как он отреагирует. Никак.

Он многозначительно замечает:

— Вы говорите так, как будто сомневаетесь в этой истории.

А он хорош. Я не сказала ничего, что бы на это указывало, но он знает, что я им не верю.

— Отнюдь.

— Помните ли вы хоть что-нибудь из событий того дня? Что-нибудь, что доказывало бы, что версия ваших родителей относительно случившегося придумана?

Я отвечаю не сразу:

— Я ясно помню три вещи, но не уверена, в тот ли день они произошли. Я слышу, как женщина кричит. Даже скорее не кричит, а воет, как раненое животное.

В отчаянии смотрю на потолок, пока ужас от этого воспоминания разрывает мой мозг. Это так жутко: как будто женщине вырывают кишки, как будто ее жизнь погублена навсегда.

Я заставляю себя продолжить, несмотря на привкус желчи в горле:

— Потом наступила тишина. Затем начали кричать дети — пронзительно, оглушительно, в ужасе. Потом снова наступила тишина. И в конце я помню, как кричит мужчина, но по-другому. Со всхлипами, как будто его сердце разбито. Потом полная тишина.