Свободная комната - Дреда Сэй Митчелл Страница 26

Какой жуткий день. К счастью, разговор с полицией был коротким. Офицер поверил мне на слово, когда я сказала, что только нашла кошку, уже мертвую. Джека я не обвиняла, потому что доказательств у меня нет. Если только Пэтси не заплатит за вскрытие кошки, — а я даже не уверена, что такое делают, — никто никогда не узнает, была ли Бетти отравлена.

Отравление. Вот что Джек приготовил для меня? Конечно нет. Мертвые животные, похоже, его фишка. Тем не менее я решаю есть только готовые блюда и держать напитки в своей комнате. Я спрячу их в шкафу, но если Джек узнает, что я нарушила уговор не хранить еду в комнате, это даст ему долгожданный повод выгнать меня.

Но этого не случится. Я не позволю этому случиться.

Мышь с разбитой головой, падальные мухи, отравленные кошки, вопящая от горя соседка: мое подсознание и без чужой помощи отлично поиздевается надо мной сегодня вечером. Нет нужды в моей традиционной вечерней программе с Эми Уайнхаус; мне не нужна музыка, чтобы уснуть. Я до смерти вымотана. Такое чувство, будто из моего тела вынули все кости, оставив меня растекаться как пюре.

Меня уносит течением… уносит… Я слышу, как Пэтси плачет о потере Бетти. Я резко просыпаюсь и понимаю, что это действительно ее крики снаружи. Подхожу к открытому окну. Она в своем саду, явно обезумевшая от горя, кричит «убийца» во всю силу легких, не обращаясь ни к кому конкретному, как пьяная. Потом прекращает. Или я сплю? Нет, не сплю. Я слышу, как она захлопывает заднюю дверь. Мой взгляд задерживается на месте, где я нашла труп ее питомца. Я чувствую тошноту, и сердце начинает биться так, будто я в ужасе убегаю от кого-то.

Я возвращаюсь в постель. Привязываю ногу. Ложусь. И засыпаю.

Бетти сидит на подоконнике. Ее шерсть спутанная, всклокоченная и мокрая от крови. На ее губах и усах пена. Она сидит и смотрит на меня. Размахивает хвостом под песню Эми «Love is a Losing Game».

— Убийца, — говорит она мне.

И снова:

— Убийца.

Бетти четко произносит «убийца», затем еще раз. Я чувствую, как мои пальцы вцепляются в одеяло, как моя нога бьется и тянет мамин шарф, подаренный на день рождения.

Вот как это начинается.

Бетти шепчет: «Кричи сколько хочешь, никто не придет… Ты мертва, как и я… Ты мертва».

Бетти смотрит вверх на световой люк, потому что там, должно быть, кто-то есть, затем оборачивается, а потом смотрит на дверь, потому что кто-то идет. Она запрыгивает через мансардное окно на крышу и вьется вокруг того, кто, как мне кажется, там поджидает.

Стук моего сердца отдается во всем теле, оно чуть не выпрыгивает из груди. Я должна уйти.

Сбежать.

Или это конец.

В доме кричат женщина и дети. Женский крик похож на завывание животного от боли. В глубине дома и на всех лестницах слышны отчаянно стучащие шаги, их шум сливается в одну непрерывную барабанную дробь. Снова крики. Все бегут, и мне тоже приходится бежать.

На нижней площадке я останавливаюсь в нерешительности. Вокруг меня вихрь форм и фигур, они орудуют ножами и иглами и кричат на меня. Я зову маму, но она не приходит. Где она? Внизу в коридоре трупы. Они лежат кучами, все в крови, их лица выражают муки и ужас. Я не могу спуститься туда, где лежат трупы. Меня охватывает невероятная боль. Я кричу. Я падаю.

Падаю…

Резко открываю глаза. Боже, я не знаю, где я. Дрожу, задыхаюсь, мне трудно наполнить легкие воздухом. Я понимаю, что сижу в темноте на лестничной площадке третьего этажа, съежившись и прислонившись спиной к стене. Обхватываю руками согнутые в коленях ноги так крепко, как будто держусь за спасательный круг. Закрываю глаза. Я в отчаянии. Опустошена. Я не могу в это поверить. Я снова хожу во сне. Или, как я это называю, бодрствую во сне: я помню, что происходит в каждом эпизоде такого сна. Ощущаю себя так, будто я бодрствую и вынуждена идти туда, куда меня ведут ноги, но остановиться по своей воле я не могу. Это всегда заканчивается одинаково: я засыпаю не в своей кровати и просыпаюсь, чувствуя себя так, будто это худший день в моей жизни.

Поэтому я и привязываю свою ногу шарфом к кровати. Чтобы избавить себя от ужаса бодрствования во сне. С тех пор как я выдумала этот способ, бодрствование во сне прекратилось. Лишь несколько раз я просыпалась на полу рядом с кроватью, но, по крайней мере, я все еще была в комнате.

Я рассказала доктору Уилсону о кошмарах, но ни об этом, ни об истинном корне моих проблем я не сказала ни слова. Уверена, если бы я это сделала, он действительно подумал бы, что я сумасшедшая.

Я склоняю голову, и слезы отчаяния катятся по моему холодному лицу. Почему это снова происходит со мной? Почему? Мне так страшно.

Что-то ледяное касается моей руки. Я вскрикиваю, отчаянно пытаясь узнать, что это такое. Это чья-то маленькая ладонь.

— Это всего лишь я.

Голова Марты маячит передо мной, как будто существует отдельно от тела. Может, я все еще бодрствую во сне?

Когда она снова начинает говорить, я понимаю, что это не так:

— Я включу настенную лампу.

Нет. Нет. Во мне поднимается паника. Я не должна показывать ей. Она увидит… Лестничную площадку заливает теплый оранжевый свет. Касается моей обнаженной кожи. Я хочу отвернуться, чтобы не видеть, как округляется ее рот, когда она смотрит на мое тело. На шрамы, которые прорезывают мои руки и ноги.

Я не смотрю на них, но произношу:

— Они уродливы, да? — мой голос шелестит едва громче шепота.

Я задерживаю дыхание, ожидая, что она скажет. Алекс был последним, кто видел их, когда мы занимались любовью. Он уверял меня, что мы расстались не по этой причине, но я ему не поверила. Кому нужна девушка, которая выглядит так омерзительно, как я?

Марта удивляет меня своим ответом:

— Давай я отведу тебя наверх. О Джеке не волнуйся, он спит мертвым сном.

Я позволяю ей помочь мне встать на ноги. Я благодарна ей за то, что она поддерживает меня рукой за талию, придавая столь необходимые силы, чтобы подняться по лестнице. Дверь моей комнаты закрыта. В бодрствовании во сне меня больше всего огорчает то, что часть мозга, которая отвечает за выполнение маленьких ежедневных дел, будто не перестает работать. Закрываю дверь, спускаюсь по лестнице, включаю свет.

В моей комнате тихо и спокойно. Надпись на стене не видна. Бетти тоже нет, слава богу. Мы обе опускаемся на кровать. Шарф свисает с нее, как забытый флаг, который больше никогда не поднимут. «Предатель! — хочу я крикнуть ему. — Как ты мог меня подвести?»

Марта притягивает его к себе. Проводит по нему руками.

— Какая красота.

— Моя мать подарила мне его.

Она поворачивается всем телом, чтобы видеть меня полностью: