Упраздненный ритуал - Чингиз Абдуллаев Страница 26

— Я говорю, как есть, — пожала плечамиОльга, — мне уже бояться нечего. Комсомола все равно нет, а я своеотбоялась в горах, когда нас чуть снарядом не накрыло.

Леня ведь лучше всех учился, а медаль ему все равно не дали.Не положено, говорили, так много медалей давать евреям. Специальная разнарядкабыла, вот ему две четверки и влепили.

— Какие глупости, — возмутился Ахмедов, —можно подумать, что в нашем городе обижали евреев. Не нужно наговаривать,Рабиева, это некрасиво.

— А я не наговариваю, — возмутилась Ольга, —в нашем городе действительно все дружно жили. И евреи, и армяне, иазербайджанцы, и русские, и украинцы. Разве я про это говорю? У нас соседкабыла еврейка, так я мацу до сих пор кушаю. Я не про нас говорю, а проних, — она показала куда-то вверх, — это они нас всех зажимали. Иевреев, и всех остальных.

— Не очень-то вас зажмешь, — заметил Ахмедов.

— Значит, Альтман вступил в комсомол позже всех? —улыбнувшись, уточнил Дронго.

— Да, — кивнула Ольга, — позже всех. Мы емузначок и билет вручили позже всех.

— Вы сказали, что погибшая Рамазанова была выдумщицей.Что это значит? Можете привести какой-нибудь пример?

— Сколько хотите. Она и журналы меняла, и контрольные переписывала.Такая выдумщица была. Однажды Керимов и Габышев в женской раздевалке спряталисьи вылезли в тот самый момент, когда мы все почти разделись. Такой крик стоял! Вотместку Эльмира предложила спрятать одежду ребят, когда они пойдут нафизкультуру. Мы действительно спрятали ее во дворе, под скамейкой, а потомоказалось, что часть вещей уборщица выбросила. Решила, что это старые вещи, ивыбросила все в мусорный ящик. Знаете, какой шум был! Многие наши ребята водних трусах сидели и ждали, пока им другую одежду из дома принесут. Особеннодосталось Фазику, у него отец строгий был. И Рауфу, бедному, тоже досталось.Его отец, правда, рано умер. Он нефтяником был, на буровой работал. Рано умер,а потом и мать умерла. Говорили, что она простудилась на работе. Рауф сразупосле окончания школы переехал в Сумгаит к тетке. А сестра здесь осталась, удругой тети.

— Между Рауфом и Габышевым была ссора накануне вашеговосхождения в горы. Из-за чего они поспорили?

— Из-за Светы, — вздохнула Ольга, — я жеговорила, что все наши мальчики в нее были влюблены. Рауф, кажется, тоже. АВова над всеми посмеивался, вечно колкости разные говорил. Но они не спорили.Просто сказали друг другу разные слова, потом помирились.

— Вы не упомянули еще одного человека из вашей компании— Лейлу Алиеву.

— А при чем тут она? — удивилась Ольга. —Лейла — девочка самостоятельная, умная. Двоих детей воспитывает, диссертациюзащитила, муж у нее прекрасный, что еще нужно человеку. Думаете, она все бросити убивать пойдет? Зачем, когда у нее все есть? Ведь убивают почему? Когдачего-то нет, чего-то не хватает. Я так понимаю. Разве вы знаете миллионеров,которые становились бы убийцами?

— Полным-полно, — сказал Дронго, — толькомиллионеры и убивают людей, поверьте мне на слово.

Она посмотрела на Дронго, лицо его казалось серьезным, нозатем заметила усмешку, промелькнувшую на физиономии Вейдеманиса.

— Да бросьте вы меня разыгрывать, — отмахнуласьона. — Где вы видели таких миллионеров? Только в кино? А в жизни они на своихмиллионах сидят и охраняют их, чтобы не потерять. И других забот у них нет.

— Это концептуальный спор, — согласился Дронго ивдруг спросил:

— Почему вы бросили учебу, Ольга? Почему вы не сталиучиться дальше?

— Что? — казалось, этот вопрос застиг ее врасплох.

— Мне рассказывали, что вы были одной из лучших учениц,комсоргом класса. А потом вдруг все бросили и уехали с мужем в Таджикистан,даже не доучившись. Вы не пробовали поступить в институт?

— Вам не все сказали, — она поправила волосы,взглянула на Дронго. — Вам не все рассказали, — повторила она, —я ведь в институт поступила. В политехнический, как и хотела. А потом встретиласвоего будущего мужа. Он старше меня, мы с ним случайно познакомились… Когда мынашего первого ребенка ждали… Ну, в общем, что говорить… Я возвращалась домой,когда меня сбила машина. В результате у меня был выкидыш. Я потом полгодалежала в горячке, все не могла себе простить, что не заметила машину. Хотя какположено переходила, на зеленный свет. А он пьяный был, сукин сын, говорят,племянник какого-то министра. Вот мы с мужем и решили тогда уехать отсюда.Врачи мне сказали, что у меня больше детей не будет. Я с горя чуть руки на себяне наложила.

В классе было слышно, как где-то в коридоре переговариваютсясотрудники полиции. Трое мужчин молчали, ожидая окончания этой истории.

— А потом я снова забеременела, — с вызовомсказала Ольга, — врачи говорили, что мне нельзя рожать. А я знала, чтобуду рожать. Знала, что нужна мужу, вот такая нужна. Больная, пустая, но нужна.Знаете, как он за мной ухаживал. И его глаза… Я тогда поняла, что у бабы односчастье есть в жизни, когда на нее вот так мужик смотрит. И нет больше никакогосчастья для женщины, что хотите мне говорите. Он мне сказал: ты мне нужна, ибольше ни о чем не думай. А я думала. Думала. Знала, что сына он хочет. Как ивсе мужики нормальные, сына хочет, — она тихо заплакала.

— Извините нас, — сказал Дронго, — не нужнобольше ничего рассказывать.

— Нет, расскажу, — возразила Ольга. — Янесколько месяцев на сохранении лежала. Все боялась повторного выкидыша. Досамой последней минуты не разрешала проверить, кто у меня будет. Твердо знала,что будет мальчик. Я его чувствовала в себе, слышала, как он ночами бился,разговаривала с ним.

Она вытерла лицо.

— Там, в горах, есть такое лекарство. Сейчас о нем всезнают. Мумие называется. Мне его давали пить. Врачи говорили, что шансов почтинет. Почти нет никаких шансов. А я ждала, когда, наконец, мой мальчик созреет.И через девять месяцев легла на стол. Сама попросила: если со мной что-нибудьслучится, спасайте мальчика. Врач-старик, такой чудный таджик, почти по-русскине говорил. Он спас и меня, и мальчика. А вы спрашиваете, почему я не училась.Зачем же мне было бегать от своего счастья? Они сегодня за мной сюда приедут —муж мой и сынишка маленький. И я знаю, что должна к ним живой и невредимойвыйти. И если я этого подлюгу убийцу найду, если только я с ним встречусь, онмне ничего сделать не сможет. Я ему, подлецу, глаза выдавлю, я ему все скажу. Ясвое горе уже хлебнула, полную чашу. Нельзя мне умирать, понимаете, нельзя.

В комнате стояла тишина. Все боялись даже шевельнуться. Втакой момент лучше помолчать, слова могут оскорбить тишину. Это длилось целуюминуту. И только затем Дронго сказал:

— Я знаю о мумие. Когда у моей мамы оторвало палец,врачи пришили его и залечили этим лекарством. Я слышал о его чудесныхсвойствах. Спасибо, Ольга. Идите и пришлите к нам Магеррамова. Скажите, что мыхотим с ним поговорить.