Красивые, дерзкие, злые - Анна и Сергей Литвиновы Страница 26

В общем, черт его разберет, этот капитализм... С одной стороны, конечно, здорово, что у нас теперь общество равных возможностей, свобода, валюта, демократия и прочие бла-бла-бла. А с другой... Так сложно жить стало. Так непредсказуемо. Так зыбко. И, что особенно горько, никто теперь не дает никаких гарантий . Ни в том, что новая меховая шапка продержится в твоем гардеробе хотя бы сезон – еще до Нового года с головы не сорвут. Ни в том, что с работы не попрут – без всяких, разумеется, выходных пособий. И никто, блин, ни за что не отвечает. Ни за досуг, ни за безопасность, ни за здоровье – живи как знаешь. Может, коммунисты и правы, когда на эти темы на митингах рьяно орут.

Валя ни на какие митинги, естественно, не ходила и претензий государству не предъявляла – в ее возрасте смешно, как-нибудь сама проживет, не пенсионерка, не хворая. Но обида – глубоко саднящая, тяжелая, горькая – у нее была. Не за себя, конечно, ей от правительства никаких милостей не надо, – за маму. Ведь погубили мамочку, уморили – и никто за это наказания не понес. И не понесет никогда...

Сколько Валя себя помнила, они с мамочкой всегда жили душа в душу. Дружили. Ни детские капризы единению не мешали, ни подростковые придури. И от того, что папы у нее не имелось, Валя не страдала – приняла на веру мамины слова, что «лучше вдвоем, чем алкаша в семье терпеть».

Мама была удивительным человеком, дочь ей даже завидовала – у самой-то никогда не получалось, чтоб в любой ситуации, пусть самой пиковой, даже голоса не повысить. А вот мама – не повышала. Вместо этого молчала, перебирала старенькие, еще прошлого века четки – они у Вали теперь на почетном месте, под стеклом серванта, лежат – и спокойно предлагала, каким именно образом выбираться из сложного положения. И, конечно, мамочка была самой доброй. Самой понимающей. Самой красивой. И всегда молодой – до того дня, когда она заболела.

Болезнь, воспаление почек, или, по медицинской терминологии, нефрит, мамуля долгое время считала пустяковой. Все пыталась «малой кровью» обойтись – диетой, гомеопатией, напитком из травы со смешным названием «пол-пала». От Валиных призывов лечь в больницу и раз и навсегда хорошо пролечиться отмахивалась: «Ну их, доченька, эти больницы, – сама же видишь, время сейчас какое. У них там, говорят, даже анальгина нет, с собой надо приносить, и инфекции всякие. Даже СПИД этот ужасный уже в Москве, говорят, появился, а одноразовых шприцев как не было, так и нет. Я уж как-нибудь дома полечусь, можно?»

Валя – не зверь же она! – и не настаивала. Тем более что и чувствовала себя мама вполне прилично, и выглядела свеженько, дочка только потом поняла, что постоянный румянец – это от повышенной температуры... Врачи, гады, тоже никакой тревоги не били – выписывали и выписывали разные дурацкие таблетки и в больницу маму класть не спешили. Участковая докторша обожала, как всегда, на бегу повторять, что домашняя обстановка вкупе с любящей дочерью – лучшие лекари...

Ну а когда маме стало совсем плохо и «Скорая» все-таки примчала ее сразу в реанимацию, оказалось, что уже слишком поздно.

«Острая почечная недостаточность, – объяснил Вале усталый доктор. – Ситуация, к сожалению, тяжелейшая. Практически безнадежная. Продукты распада из организма уже не выводятся...»

– Только не говорите мне, что ничего нельзя сделать, – вскинулась Валя.

– Отчего же нельзя? Можно, – пожал плечами врач. – Маме вашей гемодиализ нужен – то есть аппарат «искусственная почка». Два раза в неделю, часов на пять, подключать нужно...

– Так за чем дело стало? Подключайте! – потребовала Валентина.

– Не все так просто, – вздохнул доктор.

И популярно объяснил: «искусственная почка» – большой дефицит. Раньше, при социализме, на нее была просто очередь – огромная, но некоторым все же везло, дожидались. А сейчас экономика рыночная, и очередей больше нет. Зато и стоит единственный сеанс гемодиализа столько, что у Вали самой в пояснице закололо – от страха за маму. И от ужаса, что ей никогда не раздобыть таких денег...

– Но что же делать? – растерянно вымолвила она. – Если нечем платить – так и умирай? И государство наше – это спокойно допустит? Но ведь мама – она всю жизнь на него работала. И прописка у нее московская, и полис есть...

– Извините, девушка, – коротко вздохнул врач. – Но не я эти правила устанавливал. – И жестко добавил: – Решать, конечно, вам. Только предупреждаю: без гемодиализа ваша мама проживет от силы несколько дней.

– Какая подлость... – еле слышно прошептала Валя.

...На первый сеанс гемодиализа она наскребла почти без труда, просто выгребла по сусекам все свои заначки. На второй – тоже добыла, но уже с трудом. На третий – пришлось занимать. Ну а дальше деньги кончились. И Валя целый план действий составила. Из многих пунктов. Реальных, вряд ли возможных, а то и вовсе фантастических – например, написать в Минздрав, изложить ситуацию и попросить помощи. Или – найти банк, который бы дал долгосрочный кредит.

Из Минздрава, ясное дело, пришла отписка, в банках над Валей только посмеялись: «Мы и друзьям-то кредиты не даем, невыгодно – а тут вы, да еще и долгосрочный просите! Нереально...» А вот друзья – не девицы, конечно, от этих только сочувственных слов дождалась, а Степан с Петькой – ей реально помогли. Оплатили из своих средств целых три сеанса гемодиализа и даже обиделись, когда Валя начала обещать, что деньги им обязательно вернет. И еще Степан с Петром пообещали, если уж другого выхода не найдется, помочь ее «шестерку» продать: «Хотя она, конечно, у тебя развалина, за нее много не выручишь...»

Но окончательно, то есть навсегда, ей помог шеф. Григорий Олегович из «обналичковой» конторы – тогда, два года назад, они именовались еще не «Протоном», а чем-то не менее звучным, «Альфа-Центаврой», кажется.

Валя шефа, кстати, ни о чем и не просила – он ее сам вызвал. И потребовал объяснений: почему, мол, людей пугаешь? Являешься на работу бледная, рассеянная и несчастная? Она и объяснила – и, пока рассказывала, не удержалась, заплакала, шефу пришлось клетчатым платком из собственного кармана жертвовать...

А когда Валя замолчала, Олегович на пару минут задумался – и вдруг предложил:

– Что ж, девочка, могу тебя выручить. Благотворительностью , правда, заниматься не собираюсь. Не та у меня фирма, и не та у нас страна. Но, если хочешь, могу заключить с тобой сделку .

Сделка – это Валя поняла, к сожалению, слишком поздно, – оказалась грабительской. Но в момент, когда мамина жизнь, в полном смысле этого слова, находилась в ее руках, выбирать не приходилось. И Валя, не раздумывая, подписала все бумаги, которые подсунул ей шеф. Во-первых, что обязуется работать на Григория Олеговича в течение семи лет, не требуя повышения зарплаты. А во-вторых, естественно, долговую расписку. Причем сумма, указанная в ней, превышала реальное количество денег вдвое.

– Тут, милочка, ничего не поделаешь – проценты за кредит нынче высокие. Инфляция... – объяснил ей шеф.

«Какая он все-таки сволочь!» – мелькнуло у Вали. Но вслух пришлось говорить совсем иное: