Капли гадского короля - Татьяна Луганцева Страница 26

– И зачем же вы приехали в такую даль? – поинтересовался охранник.

– Чтобы полюбоваться на него, – передразнила его Катя. – Я являюсь сиделкой его деда и хочу сообщить Герману не очень хорошие новости. Думаю, что он не обрадуется, если узнает, что вы меня не пустили. И не дай бог, если за это время его дед умрет, – добавила Катя, перенося вес на другую ногу.

Охранник задумался. Катя выглядела вполне искренней, а взгляд ее был честным и немного наивным. С минуту поразмышляв, охранник отступил в сторону.

– Третий домик слева, – неохотно сказал он, – но если вы меня обманули… – охранник надулся, как мыльный пузырь.

– Я говорю правду, – заверила его Катя.

– Иди, иди, поверю на слово. Герман Юрьевич – хороший человек, при любом раскладе не будет ругаться.

Катя наконец-таки вошла на территорию турбазы «Сосенки» и двинулась по главной аллее, осматривая окрестности. Скамейки, аккуратные клумбы с цветами и симпатичные домики с резными ставнями. Катя остановилась у третьего домика и, поднявшись по ступенькам, набравшись смелости, постучала в дверь.

– Избушка-избушка, повернись передом, а ко мне задом, потому что я гей, – раздался чей-то голос.

Катя обернулась и увидела высокого и толстого мужчину в клетчатой рубахе и джинсах, заправленных в сапоги. Большое, круглое лицо обрамляли темные с проседью вьющиеся волосы, толстые губы расплылись в улыбке.

– Чего смотришь? Новая осветительница? – спросил он ее, блеснув игривыми глазами.

– Новая, – кивнула Катя, чтобы не вдаваться в долгие и нудные объяснения перед незнакомым и совершенно пьяным человеком.

– И тоже ломишься к Гере? Пойдем со мной, муза! Я же не хуже собаки! – голосом Карлсона из мультфильма произнес мужчина. Катя теперь поняла, что это какой-то актер, его лицо и внушительная комплекция кажутся ей знакомыми.

– Думаю, красавица, что вашему Герману уже кто-то освещает путь под одеялом. Идемте со мной на пикник под елкой, я буду щекотать ваше нежное тело своей трехдневной щетиной и еловыми ветками.

Катя не успела как следует обдумать его заманчивое предложение, как дверь в деревянном доме открылась и перед Катей предстал мужчина выше среднего роста, с красивой фигурой, в черных трусах фирмы «Dim».

– Миша, опять ты балагуришь? От твоего баса дом гудит! – Темные глаза мужчины остановились на Кате, и на какую-то долю секунды ей показалось, что он или удивился, или даже испугался.

«Все-таки не нравлюсь я людям с первого взгляда, – с сожалением подумала она, – начинают хорошо ко мне относиться, только пообщавшись со мной, узнав, что я за человек. А вот так вот сразу произвести впечатление у меня никогда не получалось», – подумала она с грустью и попыталась вытянуться, чтобы стать хоть немного выше.

– А… – протянул Герман, это был именно он, – вот оно что… А я-то думал, Миша, что ты тут в глуши совсем одичал и меня зовешь валяться под елями!

Михаил хохотнул и, помахав ручкой, нетвердой походкой направился туда, откуда доносились смех и звуки какой-то бодрящей музыки.

Герман посмотрел на вечернее, звездное небо и, словно определив время, сказал:

– Десять часов вечера. С учетом того, что съемки любовной сцены на сеновале начинаются на рассвете, а герой-любовник, то есть я, должен выглядеть свежо и бодро, извините, я просил меня после девяти часов не беспокоить! – грубо сказал Герман и попытался закрыть перед Катей дверь.

Она сама не знала, что на нее нашло, в каких фильмах такое видела, но Катя, мгновенно среагировав, просунула в дверную щель свою трость и не дала этому человеку закрыть дверь. Правда, трость тоже не выдержала такого силового воздействия и благополучно треснула.

– Я, конечно, понимаю, что вы звезда и вам надо красиво выглядеть на сеновале, но вам придется меня выслушать. Я что, зря сюда ехала? К тому же мне и назад теперь будет идти тяжело со сломанной тростью, – сказала Катя и сама испугалась своей интонации.

Герман усмехнулся, его красивое лицо светилось высокомерием и неприязнью.

– Автографа хватит?

– Я не за этим. Я хочу поговорить о вашем деде Иване Федоровиче, – сказала Катя.

– У меня нет никакого деда, не морочьте мне голову! Кто вы вообще такая? – спросил артист.

«Даже не стесняется, что стоит голый, совсем обнаглели эти артисты», – подумала Катя, с ужасом ощущая, как ее щеки заливает краска стыда.

– Меня зовут Екатерина, фамилия моя Лаврентьева, я врач вашего деда, то есть была им, и у меня большие опасения, что ваш дед попал в нехорошие руки.

– И что? – оперся о косяк двери голым плечом Герман.

– Ну, может быть, вы пустите меня в дом, я расскажу все подробно, что привело меня к вам, – сказала Катя.

– А больше вам ничего не надо? Пустить в дом. Мне нет дела до деда, потому что его никогда не было в моей жизни.

– Неправда, Иван Федорович мне рассказывал о вас. Вы же не будете вставать в позу обиженного мальчика? Человеку грозит смерть.

– Насколько мне известно, моему деду, как вы, Екатерина Лаврентьева, выражаетесь, не двадцать лет, и он когда-нибудь все равно умрет, – небрежно ответил Герман.

Катя подняла глаза и с недоумением посмотрела в его красивые глаза и кроме безразличия ничего в них не увидела.

«Красивая, пустая кукла, злой и бессердечный!» – подумала Катя, но, не выдержав его взгляда, снова опустила глаза и принялась рассматривать татуировки и шрамы, украшавшие грудь артиста.

– Терпеть не могу татуировки, – сказала она.

– Правда? Это интересно. Простите, что не спросил у вас разрешения сделать их. Врач моего деда! Просто баба-яга – костяная нога, сломавшая свой костыль, – улыбнулся самой противной из всех противных улыбок на свете Герман.

– Плохой из вас герой-любовник, если вы говорите женщине такие вещи, – спокойно сказала Катя, полная решимости достучаться до железобетонного сердца Германа.

– Это судить зрителям, а не тебе, – презрительно фыркнул он, отступая внутрь.

Его спортивная фигура исчезла внутри домика, Катя, секунду поразмыслив, решительно вошла следом.

– Ни один нормальный человек не может оставаться безучастным, если другого человека подстерегает опасность, – сказала Катя, входя через небольшую прихожую в комнату средних размеров. Обстановка внутри была выполнена в простом, деревенском стиле. Деревянный пол из широких ровных досок, низкий потолок, простая мебель и два плетеных кресла, в одном из которых расположился Герман, так и не удосужившийся накинуть на себя хоть какую-нибудь одежду.

– Вот пусть люди и позаботятся. Моя мать жила без отца, и я рос без деда, и ничем я этому человеку не обязан, – вяло ответил Герман.

– Но так же нельзя… Вы его единственный родственник! Забудьте обиды! Помогите старику!