Не без вранья - Елена Колина Страница 26

«Она никогда не была красива, но неизменно была желанна. Ее греховность была ей к лицу, ее несомненная авантюрность сообщала ей терпкое обаяние; добавьте острый и цепкий ум, вряд ли глубокий, но звонкий, блестящий, ум современной мадам Рекамье, делающий ее центром беседы, естественной королевой салона; добавьте ее агрессивную женственность, властную тигриную хватку — то, что мое, то мое, а что ваше, то еще подлежит переделу, — но все это вместе с широтою натуры, с демонстративным антимещанством — нетрудно понять ее привлекательность» [5].

Нетрудно?! Очень трудно! Каждое слово само по себе понятно, но как это — «авантюрность, агрессивная женственность»?! Ясно только одно: другой женщине находиться с Лилей в одной компании невозможно. Другой женщине нужно смотреть во все глаза, как бы Лиля мгновенно не переделила мужчину, которого эта другая считала своим, да еще при этом чувствовать себя неодушевленным предметом, беспомощно улыбающимся диваном, или вешалкой, или и вовсе пустым местом…

В Лилином «салоне» не только читали стихи. Стихи перемежались картами: покер-стихи-винт-стихи-железка-стихи… Лиля была увлеченная картежница и играла много, и всегда на деньги. Но она не была такой болезненно азартной, как Маяковский, игровой зависимости у нее не было, она могла играть, могла не играть.

У Лили были и собственные, отдельные от Маяковского и Брика, интересы — она вдруг увлеклась балетом. В конце пятнадцатого года она начала брать уроки у танцовщицы, которая прежде танцевала с Нижинским в Париже. Это, вообще-то, немного странно — балет и двадцатипятилетняя женщина. Многие в двадцать пять лет считают, что им уже все поздно, к примеру, пойти на кислотную дискотеку или влюбиться как в омут с головой. А Лиля считала, что ей никогда ничего не поздно, в двадцать пять лет всерьез нарядилась в пачку, и — гран плие, деми плие…

Лиля — балерина, хозяйка салона, начинающая муза Маяковского, а Осип? Что делал Осип, пока у Лили были роман и балет, Маяковский учился быть взрослым, Эльза страдала? А Осип, пока все романились, резко переменил свою жизнь.

У Осипа, как мы помним, не было филологического образования, он был юрист, коммерсант, а к литературе имел отношение только как страстный читатель и собиратель книг. Но оказалось, что и он способен на неожиданные поступки, — Лиля увлекалась балетом, а Осип увлекся Маяковским и футуризмом.

Осенью пятнадцатого года Брик с Маяковским собирали материал для футуристического альманаха со странным названием «Взял».

Лиля: «Володя давно уже жаждал что-нибудь назвать этим именем: сына или собаку, назвал журнал». Вообще-то имелась в виду фраза из альманаха «Футуризм взял Россию мертвой хваткой». Кроме Маяковского, в альманахе принимали участие Пастернак, Шкловский, Хлебников и… Брик. В этом альманахе Брик напечатал свою первую критическую работу о поэме «Облако в штанах». Ох, какой же Осип оказался способный и к бизнесу, и к литературе — Брик выступил одновременно и критиком, и издателем поэмы, который рассчитывает на ее коммерческий успех. В этой статье Брик назвал всю современную русскую поэзию — Блока, Бальмонта, Гумилева, которые прежде были его кумирами, — приторными пирожными, а «Облако» — хлебом. «Радуйтесь, кричите громче: у нас опять есть хлеб! Не доверяйте прислуге, пойдите сами, встаньте в очередь и купите книгу Маяковского „Облако в штанах“». С кумирами Брик расстался довольно хладнокровно, чужое назвал плохим, свое хорошим, в общем, это был простодушный и гениальный рекламный ход — сам издаю и сам хвалю… Стиль Брика очень простой, остроумный, его слова легко расходятся на цитаты, он как будто проник в будущее и где-то там, в будущем, изучил пиар.

Лиля: «Ося заважничал», и понятно, почему, — для первого опыта это было потрясающе успешно. Знаменитый Дмитрий Философов сказал: «Единственный опытный журналист у нас — Брик». Приятно.

Публикация поэмы «Облако в штанах» придала всем троим новый статус: Маяковский теперь не эстрадный скандалист в желтой кофте, а автор книги, Лиля не просто Лиля, а муза поэта, Осип — издатель и критик, — вот такой результат одного вечера.

Осип начал всерьез заниматься литературой. В шестнадцатом году он издал сборник филологических статей по теории поэтического языка, и теория Брика не просто была — подумаешь, еще одна теория, никто не обратил внимания, а совершенно поразила специалистов.

У Брика был талант. «Способность у него была исключительная», — сказал о нем Роман Якобсон, друг детства Эльзы и друг Бриков. Впоследствии знаменитый лингвист, он тогда был просто мальчик, начинающий филолог. Он говорил, что у Брика блестящий ум, но совершенно нет амбиций. «У него нет амбиций» означало, что Брику интересно придумать идею, но не интересно ее реализовать.

Но разве у Брика не было амбиций? Просто «иметь амбиции» для каждого человека означает разное. У Осипа Брика были амбиции, очень даже были — не развивать свои идеи, не стать знаменитым в своей узкой области, а другие — влиять, организовывать вокруг себя жизнь, быть в центре. Но чтобы никто о нем по-настоящему ничего не знал. Быть как бы в центре и одновременно как бы в стороне. Брик — человек модного слова «как бы». Как сказал о нем его близкий друг: «Не вполне ясна его нравственная физиономия»? И Якобсон говорит о Брике то же самое. В те годы, во время Первой мировой войны, многие уклонялись от призыва — не считали, что эта война имеет к ним хоть какое-то отношение, не хотели погибнуть на фронте, да и просто они были — не для войны.

Якобсон рассказал такую историю о Брике: «Меня он вообще любил, но когда я пришел к нему и сказал, что мне грозит попасть в дезертиры, он ответил: „Не вы первый, не вы последний“». Якобсон был обижен, и действительно, услышать такое от друга неприятно и больше не хочется дружить, дальше можно только общаться на тему поэтического языка и тому подобного. Но он такой, Осип Брик, — осторожный, отстраненный, неэмоциональный, «уклоняющийся и отсутствующий».

Да. Да, но… Маяковским и футуризмом Брик увлекся безумно.

Лиля: «Мы любили тогда только стихи. Мы были как пьяницы. Я знала все Володины стихи наизусть, а Ося совсем влип в них». В Маяковского влюбился как мальчик, даже подражал его походке, в стихи «влип» — все это входит в противоречие с его всегдашней бесстрастностью и рационализмом — значит, не такой уж он был бесстрастный.

В том же пятнадцатом году Лиля с Маяковским шли по Жуковской, Маяковский читал Лиле свою новую поэму «Дон Жуан».

Лиля: «…Володя неожиданно прочел мне ее на ходу, на улице, наизусть — всю. Я рассердилась, что опять про любовь — как не надоело! Володя вырвал рукопись из кармана, разорвал в клочья и пустил по Жуковской улице по ветру».

В поздней версии своих воспоминаний Лиля сама себя редактирует: ей не понравилось, что опять про несчастную любовь.

Лиля — молодец! Понимает, что получается неловко: она муза, а музы не ведут себя с великими поэтами как капризные дурочки, поэтому строго заказывает — не пиши про несчастную любовь, пиши про счастливую!