Ракетная рапсодия - Семен Лопато Страница 26

Сергей убежденно помотал головой.

— Этого не может быть. И знаешь почему? Потому что этого не может быть никогда.

— То же и я ей сказал, но встретил решительное несогласие. Она мои сомнения отвергла с порога. Даже не знаю, что подумать. Конечно, она далека от подобных увлечений, ездит туда за совершенно другими книгами и вполне могла принять за Дельбрюка какого-нибудь Дельвига или Делакруа, но тем не менее она решительно утверждает, что это был именно он.

— Ну да, и аргументирует это тем, что на обложке была изображена женщина с обнаженной грудью и со знаменем.

— Да нет, ты знаешь, она и обложку описывает довольно похоже. Я в принципе давно просил ее это отслеживать, раз уж она там бывает. Одним словом, имеется свидетельство, и, по-моему, мы не имеем права его игнорировать. Да и то сказать, пора, давно пора.

— Предлагаешь съездить?

— Как тебе сказать… Я думаю, если мы не используем этого шанса, история нам этого не простит.

Сергей усмехнулся. Ганс Дельбрюк, автор «Истории военного искусства в рамках политической истории», один раз был издан в России в тридцатые годы ограниченным тиражом, однако с тех пор стал автором неслыханной библиографической редкости. В молодости участник Франко-прусской войны, обладавший ясным спокойным умом и редкой для историка способностью писать только о самом главном, он рассматривал войну с точки зрения жизненной логики и здравого смысла, въедливо отделяя в источниках историческую суть от литературных наслоений и создавая порой столь убедительные реконструкции труднообъяснимых событий, что против них просто нечего было возразить. Еще в студенческие годы Сергей единственный раз в жизни держал в руках четвертый том старого, семитомного издания Дельбрюка, там же, в магазине прочитав главу, посвященную тактике швейцарской пехоты. Он не купил тогда эту книгу не столько из-за непомерной цены, которую в принципе мог бы одолеть, сколько из-за ясного сознания невозможности когда-либо собрать остальные шесть томов и нежелания впоследствии скрежетать зубами от обиды, воображая, что могло в них содержаться. Больше всего его тогда поразила въедливая дотошность анализа и изложения. Дело происходило в те приснопамятные годы, когда единственным источником информации для интересующихся были приветливые восьмисотстраничные кирпичи под названиями «История войн и военного искусства», где Наполеон появлялся уже на двадцатой странице, а из оставшегося объема пятьдесят страниц отводилось Гражданской войне и семьсот — Великой Отечественной, причем страницы пестрели номерами корпусов и дивизий без малейшей попытки хоть что-либо внятно объяснить. Первый том нового издания Дельбрюка вышел три года назад, второй — год спустя, однако впоследствии на ярмарке в «Олимпийском» продавцы на лотках на вопросы о третьем томе в течение двух лет неизменно отвечали: «В следующем месяце должен выйти», наводя Сергея с Николаем на мысль, что издательство просто прогорело. Новейшая информация Николая давала новую надежду, хотя и слабую. Попробовать, впрочем, стоило. Прерывая затянувшееся молчание в трубке, Сергей вздохнул.

— Ну что ж, в любом случае потомки нас поймут, а история нас оправдает. Давай съездим.

Договорившись встретиться у метро на проспекте Мира, они повесили трубки.

Жена, заставшая окончание разговора, расстелила в комнате половичок.

— Куда поедешь?

— В «Олимпийский». Вышел третий том Дельбрюка.

Жена уверенно покачала головой.

— Этого не может быть. — Она была в курсе дела.

— И тем не менее.

— Ну-ну. С Николаем?

— С кем же еще. Нас таких психов в Москве всего двое. Если б издательство догадалось выпустить эту книгу тиражом в два экземпляра, план по реализации был бы выполнен гарантированно. Тираж просто смели бы с прилавков.

Жена при воспоминании о Николае на секунду задумалось, придя в своих размышлениях к тому единственному вопросу, который она могла задать.

— Он еще не женился?

— Нет. Он дал зарок — пока не выйдут все семь томов, об этом не может быть даже разговора.

— Мужчинам лишь бы повод найти.

— Тем не менее. Если третий том действительно вышел, можешь считать его наполовину помолвленным.

— «Наполовину помолвленным» — это неплохо звучит.

— Ему бы тоже понравилось.

Получив от жены наставления, какие продукты купить на обратном пути, Сергей покинул квартиру.

Встретившись на площадке у входа в метро, они не спеша двинулись к спорткомплексу. Увидев издали колоссальную очередь к кассам, Николай философски приподнял брови:

— Что-то здесь сегодня как-то слишком много народу. Ты не находишь?

Сергей серьезно покивал.

— Очевидно, весть о выходе Дельбрюка распространилась мгновенно.

Отстояв несколько минут в быстро двигавшейся очереди и проникнув внутрь, они стали проталкиваться через толпу к известному им обоим лотку, торговавшему философской и исторической литературой. Добравшись до него, они задали вопрос о Дельбрюке. Продавщица, соображая, долго смотрела на них.

— В следующем месяце должен выйти, — произнесла она наконец.

Изобразив на секунду в урезанном варианте немую сцену из «Ревизора», они в замешательстве отступили от прилавка. Рядом находился один из входов в спорткомплекс, просторная площадка между двумя рядами стеклянных дверей, где контролеры проверяли билеты. Там, отделившись от толпы, они встали в углу, и Николай закурил.

Разогнав рукой дым, он с видом полководца, с трудом признающего свое поражение, поднял глаза на Сергея.

— Да, честно тебе скажу, такого я не ожидал.

Сергей усмехнулся:

— Надеюсь, ты не будешь подвергать репрессиям честную женщину, плохо разбирающуюся в немецких фамилиях?

Николай, затянувшись, покрутил головой.

— Все-таки меня интересует, кого именно она приняла за Дельбрюка.

— Как говорил Атос, легче тебе от этого будет?

— Да, ты прав. Это уже не изменит ничего.

Не сговариваясь, они посмотрели на шевелящуюся толпу.

Сергей искоса взглянул на Николая.

— Нам здесь еще что-нибудь нужно?

— Да вроде нет.

— Пойдем?

— Сейчас. Только докурю.

Оба несколько по-детски расстроенные случившейся неудачей, они на некоторое время замолчали. Привалившись плечом к стене, Сергей задумчиво оглядел бескрайние ряды книжных прилавков.

— Да, занятная ситуация. Море книг, а читать нечего.

Николай усмехнулся.

— Все относительно. Честный советский книголюб семидесятых годов, увидев все это, наверно лишился бы чувств — на манер гумбольдтовского персонажа, за секунду перенесенного из Сибири в Сенегал. Знаешь, в чем наша беда? Мы с тобой не книголюбы.