Последний секрет плащаницы - Анхель Гутьеррес Страница 25

Подойдя к крепости Антония, Леввей направился к главному входу, у которого стояли на карауле два солдата с копьями, изнуренные духотой и жарой: в первую половину дня палящие лучи солнца попадали как раз на эту сторону здания. Когда он приблизился к входу, солдаты скрестили копья и один из них грубо спросил:

— Куда это ты идешь, иудей?

— Я посланник из Эдессы, столицы царства Осроэна, прибыл сюда по поручению моего царя Авгаря, с письмом для римского наместника, — спокойно, но с некоторой суровостью в голосе ответил Леввей, показав печать Эдессы на свернутом пергаменте: высокомерие римлян начинало уже возмущать его.

— Ладно… Декурион! — крикнул солдат, и из крепости тотчас вышел человек без доспехов с коротко остриженными редкими волосами иссиня-черного цвета. Караульные объяснили ему, кто такой Леввей, и декурион повел иностранного посланника внутрь крепости. Они вошли в широкий коридор, украшенный белыми мраморными статуями римских императоров. Центральное место среди них занимало огромное изваяние Тиберия с золотым лавровым венком на голове. Миновав коридор, они попали в комнату, которую охранял грубый с виду, хмурый солдат. Декурион попросил Леввея подождать в этой комнате, а сам отправился дальше по лестнице.

Посланник сел на один из стоявших у стены простых стульев без спинки, с обитым кожей сиденьем и стал терпеливо ждать. Ему пришлось провести в комнате под пристальным и недоброжелательным взглядом легионера больше получаса, пока наконец снова не появился декурион. Он сообщил Леввею, что наместник прочитал письмо его царя, но пока не может принять его. Понтий Пилат велел передать посланнику, чтобы тот явился во дворец на следующий день, хотя из-за хлопот, связанных с приближением Пасхи, он не сможет уделить ему много времени.

На Пасху в Иерусалиме собиралось множество народа, что создавало угрозу волнений и беспорядков. Кроме того, зелоты, противники римской власти, вполне могли организовать в это время выступления против римлян или даже поднять всеобщее восстание. Неудивительно, что наместник был столь озабочен приближением Пасхи. Однако несмотря на все это, Леввею показалось странным, что Понтий Пилат ничего не передал ему по поводу просьбы царя Авгаря. Оставалось лишь ждать следующего дня, чтобы все прояснилось.

Из крепости Антония Леввей отправился в дом Симона Бен Матфия. Он жил в аристократическом квартале Иерусалима, находившемся к западу от главной крепости, между дворцом Ирода и северной городской стеной. Симон показал Леввею, как пройти к его дому — двухэтажному строению с плоской крышей и приплюснутым центральным куполом.

Леввея встретил мальчик-слуга в еврейской шапочке на макушке. Известив своего хозяина, он тотчас провел гостя в дом. Симон ждал его, полулежа на римском ложе перед столом. Вся обстановка в доме представляла собой соединение старых еврейских традиций с римскими новшествами, которые аристократия Иудеи принимала гораздо охотнее, чем простой народ. При виде Леввея Симон поднялся, чтобы поприветствовать гостя, и пригласил его к столу, на котором уже были расставлены разнообразные кушанья — жареное мясо, омары, аппетитные сочные фрукты.

— Ну что, ты поговорил с Пилатом, Леввей? — спросил Симон, сделав слуге знак, чтобы он наполнил их кубки сладким сицилийским вином.

— Он не смог принять меня, — вздохнул посланник. — У него много дел из-за приближающейся Пасхи. Мне пришлось подождать, пока Пилат читал письмо моего царя, но лично поговорить с ним мне не удалось.

— Праздник Пасхи — опасное время для римлян. В Иерусалим стекается много народа, и могут начаться волнения. Пилат правит жестоко, чтобы поддерживать видимый порядок, которого он не может добиться без применения силы. Но давай больше не будем говорить о политике в Иудее. Ведь ты пришел сюда ради Иисуса… Хотя теперь и он оказался впутан в политику.

— Это святой человек. Мой царь почитает его как пророка, и потому он послал меня сюда, чтобы пригласить Иисуса в Эдессу.

— Да, Иисус и в самом деле святой. Но он объявил себя Мессией — Спасителем, которого ждут иудеи, и для ярых противников римской власти это стало сигналом к началу борьбы. Разумеется, он не хотел этого, но теперь его имя неразрывно связано с тайным движением иудеев, жаждущих освобождения от римлян.

— Оказывается, тебе известно об Иисусе намного больше, чем ты дал мне понять сегодня утром, Симон.

— Да, ты прав, я довольно хорошо его знаю… и мне больно видеть, как этот праведный, святой человек идет к своей верной погибели. В Синедрионе у него есть могущественные недоброжелатели. Однажды — и боюсь, это случится в самое ближайшее время — они могут настроить против него весь совет и обвинить его в богохульстве. К счастью, это преступление не карается у римлян смертью, и это меня несколько успокаивает, но — не знаю почему — дурные предчувствия не покидают меня, и сердце мое словно чует беду.

— У тебя есть предположения, где сейчас может быть Иисус?

— Есть один человек, Иосиф из Аримафеи, член Синедриона. Иисус очень любит его и часто посещает его дом. Возможно, там ты и найдешь Иисуса: я слышал, что он с учениками собирался приготовить Пасху в доме Иосифа.

Внезапно их отвлек от разговора какой-то шум: маленький сын Симона играл в комнате с металлическим обручем.

— Тихо, Иосиф! — ласково велел ему Симон и добавил: — Подойди сюда, сынок, познакомься с моим другом, который пришел из далекой страны.

Ребенок несколько оробел и хотел было убежать, но, взглянув на отца, передумал и подошел к столу.

— Какой чудесный ребенок, — сказал Леввей, глядя на стоявшего перед ним мальчика.

— Да, это свет моих очей, радость моего сердца. Только ради него и его будущего я до сих пор живу в Иерусалиме и не удалился в глухое селение, подальше от всей этой суеты.

Симон произнес это своим, как всегда, скорбным, почти драматическим голосом, и Леввей, не сомневаясь в правдивости его слов, подумал в то же время, что он мог бы стать хорошим трагическим актером, если бы родился, например, в Греции.

— Лучше сражаться с врагом, чем бежать от него, — изрек Симон после недолгого молчания.

— Правду говоришь. Тот, кто убегает, не желая сражаться, достоин участи раба. Однако иногда бывает лучше подождать, чем бросаться вперед сломя голову — не так ли?

— Иногда — да, но только для того, чтобы понаблюдать за противником, узнать его слабые стороны, обмануть своим бездействием и выждать удобный момент для сокрушительного удара. Наша жизнь — корабль, и нам самим дано решать, править им или вверить его прихоти волн.

Симон был настоящим оратором. Было заметно, что, помимо прирожденных способностей, он имел обширнейший опыт, очевидно, приобретенный во время дебатов в Синедрионе, где из-за любой, самой незначительной мелочи могла развернуться бурная дискуссия, во время которой спорщики — даже если их не особенно волновал предмет спора — увлеченно произносили витиеватые речи, состязаясь между собой в искусстве красноречия.