На Большом Каретном - Фридрих Незнанский Страница 25

– Что, одному несподручно? – по-своему поняла его Ирина Генриховна.

– Можно сказать, что и так, – согласился с ней Агеев. – Но вообще-то мы вторгаемся в частную жизнь, что запрещено законом, и, чтобы дровишек не наломать себе же в убыток, неплохо было бы обсосать эту тему на оперативке.

– Что, настолько все серьезно?

– Ну-у, – замялся Агеев, – может, и не столь серьезно, сколько интимно, а это, как сами понимаете, хреновато последствиями.

– В таком случае до утра? У меня первый урок в одиннадцать, так что можно будет в девять утра и собраться.

– Хорошо. Голованову с Максом я позвоню сам.

Отключив мобильник, Ирина Генриховна хотела уж было пройти на кухню, где дочь уже стучала вилкой по тарелке, требуя от матери ужин, как вдруг в межкомнатном дверном проеме выросла фигура Турецкого. Видно было, что он хочет что-то сказать ей, и это заставило Ирину Генриховну остановиться. Все это время после размолвки они не разговаривали друг с другом, и тот факт, что сам Турецкий решился вдруг первым заговорить с женой, заставил ее насторожиться.

«Может, дошло до него наконец-то, что не прав, и решил пойти на примирение?» – мелькнула было радостная мыслишка, однако первые же слова Турецкого заставили ее тяжело вздохнуть да подумать о том, что горбатого только могила исправит.

– Ты что же, надеешься все время кроить часы да минутки, чтобы?..

Он не закончил, но и без того было ясно, что именно он хотел сказать.

И вновь к горлу Ирины Генриховны подкатил горький комок обиды.

«Узурпатор хренов! Домостроевец!»

Однако она все-таки смогла сдержать свои чувства, которые уже готовы были выплеснуться наружу, и негромко, но довольно внятно и одновременно язвительно произнесла:

– Что, милый, прислуга из рук уплывает? Так учись и сам посуду мыть да на стол накрывать. Ну а что касается постирушек да первое со вторым приготовить, это, пожалуй, я оставлю за собой. – И закончила уже с откровенной издевкой в голосе: – Как говорится, что дано быку, то не дано Юпитеру.

Турецкий удивленно смотрел на жену. В подобном состоянии он ее еще не видел. Даже в те редкие минуты, когда они, казалось, уже разбегались окончательно и она, собрав наскоро вещи, уезжала к тетке, она не была такой. Перед ним стояла уже не прежняя Ирина, а уверенная в своей правоте женщина, и он с этим ничего не мог поделать.

Он смотрел на жену, и его голову сверлила по-предательски навязчивая мыслишка: «Смириться? И пускай делает что хочет?»

Нет, нет и еще раз – нет! Именно этого он и не мог себе позволить.

– О чем ты говоришь, Ира? – наконец-то произнес Турецкий. – О какой, к чертовой матери, прислуге? Одумайся! Я ведь не о ком-нибудь и не о себе, любимом, в первую очередь забочусь. Я... о тебе думаю, и ты это прекрасно знаешь.

Она попыталась было сказать что-то резкое, возможно, даже обидное для Турецкого, мол, позаботился волк о козляти, однако он даже не позволил ей рта открыть.

– Я уж не буду говорить о том, что сорок лет – это не самый подходящий возраст, чтобы начинать карьеру криминалиста, я хочу сказать...

«Сорок лет! Ах ты паразит!..»

Она вдруг почувствовала, как все ее нутро заполняет горькая, жгучая обида.

«Сорок лет... Нашел чем зацепить!»

Чтобы сдержаться и не наговорить непоправимого, Ирина Генриховна закрыла глаза, сглотнула подступивший к горлу комок, выдохнула скопившийся в груди воздух. В какой-то момент подумала даже, что простит ему эти слова, если он извинится и обнимет ее за плечи, однако Александр Борисович, пожалуй, не был бы тем Турецким , каким его знали в Генеральной прокуратуре, и она уже не смогла сдержаться.

– Нашел чем уколоть... возрастом. Наконец-то ты и в этом прокололся.

– Ирина, что ты несешь?!

Однако она уже не слышала его – грудь и голову застилала жгучая обида.

– Конечно, я, пожалуй, уже не могу составить достойную конкуренцию тем двадцатилетним козам, которых вы таскаете по пьяни в постель, но можешь мне поверить... – Чувствуя, что задыхается, Ирина Генриховна облизнула ссохшиеся губы. – Поверь, Турецкий, криминалистика – это не ноги раздвигать в чужой постели! И я...

– Господи! – схватился за голову Турецкий. – Какие, к черту, ноги? Какие девки? И при чем здесь твои сорок лет? Тем более что и я сам уже давно не мальчик. Я... я пытаюсь тебе сказать, пытаюсь донести до твоего сознания...

– А ты бы лучше помолчал, – неожиданно спокойно произнесла Ирина Генриховна. – Глядишь, и понял бы, что не хлебом единым жив человек.

В эту ночь они легли спать в разных комнатах, и Ирина Генриховна не могла не слышать, как вздыхает и ворочается на диване Турецкий. Видимо, напоминала о себе еще не до конца зажившая рана. И она уже ругала себя за то, что не сдержалась, наговорила ему много обидного, а ведь, пожалуй, и он прав в том, что нельзя сидеть одновременно на двух стульях, и хочет она того или не хочет, а ведь придется выбирать между Гнесинкой и «Глорией». А решиться на подобное... Уснула она уже под утро и проснулась от телефонного звонка...