Мораторий на крови - Марк Фурман Страница 25

В каждом из тюремных учреждений есть свои большие и маленькие тайны. Растут они подобно траве за вскопанной запретной зоной, которая, если ее ко времени не скосить, шагнет и за колючую проволоку. Тогда может созреть такой чертополох, что поспособствует и побегу зэка. Эти тайны нечасто выходят за толстые крепостные стены. Оседают, растворяются в них, иногда на день, неделю, месяц, а то на десятилетия, становясь спутниками безмолвных каменных строений.

Но кроме секретов, присущего карательной системе стукачества, с древней как мир системой подслушивания и использованием в наш век прогресса самых современных электронных устройств, рядом существуют еще и люди. Разумеется, берутся (в этом нет сомнений) разного рода подписки о неразглашении у десятков сотрудников в погонах, равно и вольнонаемных граждан. Но именно среди людей, как в питательной среде от единственного микроба произрастают целые колонии, столь же стремительно распространяются и слухи. И тайна перестает быть таковой, как утверждал еще Шекспир: «Тогда лишь двое тайну сохраняют, когда один из них ее не знает».

Поэтому неудивительно, что одновременно с введением моратория на высшую меру в стране столь же быстро по централу разнеслась весть о проведении смертной акции и расстреле Милославского.

Одной из десятков женщин, работавших в тюрьме, оказалась бухгалтер Вера Сычугова, дочь которой Катя училась в одной группе с Аней Фальковской. Ей, дочери, вечером того же дня мать рассказала об исполнении смертного приговора. Катя, отличница и староста группы, была девушкой волевой и решительной. С разрешения матери она сразу позвонила Фальковскому.

Выслушав сбивчивый рассказ Кати, Фальковский какое-то время находился в полной прострации. Он попытался снять стресс от столь неожиданного известия обычным русским способом, но, даже выпив, так и не отошел от совершенно непредсказуемого события. Вчера — мораторий, его статья и вот — это известие! Наконец решив, что сообщение Кати надо завтра же проверить, приняв снотворное, журналист уснул.

Утром вся редакция сочувствовала заведующему отделом новостей, однако редко кто набирался смелости войти в его кабинет. Сам Анатолий Соломонович, с усталыми воспаленными глазами, всклокоченной шевелюрой, просматривал газеты, включал и выключал телевизор, листал какие-то книги, в беспорядке и вперемешку с ворохом прессы валявшиеся на столе. В целом он производил впечатление человека, ушедшего в себя, попросту убивающего время.

Калистратов, зашедший к товарищу, не застал его и неожиданно заметил на светящемся экране компьютера текст: «Уважаемый господин президент! К Вам обращается член Союза журналистов России Анатолий Фальковский, заведующий отделом газеты «Вечерний Тригорск». Три года назад у меня пропала дочь Анна, студентка 5-го курса филологического факультета нашего университета…»

Далее текст обрывался. Экран беспристрастно светился голубоватым светом в ожидании продолжения письма, однако, так и не дождавшись, угас, подобно недогоревшей до конца свече. Вместе с тем редактор подметил, что Анатолий пытается продолжить свое послание президенту. Рядом с компьютером валялись скомканные листы бумаги, пара авторучек.

Едва Калистратов вернулся в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.

— Вас, Илья Борисович, какой-то мужчина уже второй раз домогается, — сообщила Лида. — Говорит, срочный разговор, требовал мобильный.

Калистратов взял трубку:

— Алло, я вас слушаю…

— Кто у телефона? — спросил неизвестный.

— Редактор газеты Калистратов. Представьтесь и вы, — предложил он незнакомцу.

— Мне это ни к чему. Есть для вашей газеты интересное сообщение. Вчера на городском кладбище захоронен заключенный, которого подвезли из централа. Их люди сказали, что это умерший туберкулезник, но, похоже, покойник убит. Лицом схож с маньяком, тем самым Милославским, о котором писала ваша газета и которого знает весь Тригорск. Могила номер 73-а, в самом конце ряда у южной стены.

— Назовитесь, — настойчиво попросил Калистратов. — Или лучше встретимся. В любом месте, хоть у нас в редакции.

— Мне это ни к чему, — повторил незнакомец. — А вы проверьте, товарищ редактор, повторяю, могила 73-а у южной стены. Все-таки сенсация, и не только для нашего города, коль там захоронен тот самый маньяк.

Калистратов хотел было продолжить разговор, уточнить детали, но на другом конце провода уже положили трубку.

Вновь вернувшись в сизый от дыма, прокуренный кабинет Фальковского, редактор застал его на месте, и, поскольку время близилось к обеду, Калистратов взял инициативу в свои руки.

— Вот что, Толик, — властно произнес он, — через двадцать минут едем обедать в Домжур, так что собирай бумаги, проветри помещение. Учти, из-за твоих сигарет все мухи в редакции уже отправились на тот свет.

— А нельзя ли без меня? Я только перекусил.

— Перекусил! Двадцатой по счету сигаретой. Давай-ка сосчитаю окурки, — редактор склонился над пепельницей.

Видя напор главного, Фальковский предложил:

— Пятьдесят на пятьдесят. Помещение я проветрю, давай, Илья, перекусим здесь. Пошли Лиду за закуской, а бутылка у меня найдется.

Но редактор уже принял решение:

— Ты предлагаешь пить в редакции! — возмутился он. — Чего-чего, а этого от тебя не ожидал. Ведь знаешь мою установку: напитки богов пить разрешено не раньше чем подписан завтрашний номер. Так что собирайся, стол уже заказан.

И, не слушая возражений Фальковского, Калистратов, уже обдумавший в связи со столь неожиданным сообщением детали предстоящего разговора, вышел, нарочито громко хлопнув дверью.

⁂

В ресторане Дома журналистов редактора «Вечернего Тригорска», впрочем, как и сотрудников газеты, хорошо знали. Регулярно, обычно дважды в месяц — в дни зарплаты, иной раз чаще, при левых гонорарах за заказные статьи, — небольшой зал оказывался переполненным сверх меры. А поскольку уйти журналисту из ресторана, ограничившись часом застолья, все равно что сбежать с финала кубка по футболу, где играет любимая команда, после первого тайма, или покинуть баню с единственным заходом в парную, то у входа в столь притягательное место нередко возникали внушительные очереди.