Конец "Золотой лилии" - Валентин Пронин Страница 24

Направо и налево стояло по четыре кровати. Они тоже показались капитану Сидорину очень высокими и просторными. Две женщины спали; учитывая общий полумрак, они едва угадывались под складками одеял. Еще одна, молодая, в пестром свитере, с зажженной лампой и книгой, указала Сидорину в конец левого ряда кроватей. Там на приподнятых подушках, укрытая до подбородка одеялом, лежала Зинаида Гавриловна. На светильник, включенный рядом, кто-то набросил темную косынку, чтобы свет не беспокоил больную. Зинаида Гавриловна не спала. Она лежала, не шевелясь, и так же неподвижно смотрела тусклым взглядом перед собой.

– Стул возьмите, – громким шепотом сказала молодая женщина в пестром свитере. – Вон там, у стены.

Сидорин взял стул, стараясь ступать потише. Подсел к Слепаковой. Она продолжала смотреть мимо него, куда-то в полумрак. Если бы Сидорин знал ее раньше, он бы поразился, насколько изменилась эта еще недавно миловидная цветущая женщина. Перед ним находилась тяжелобольная с серым лицом, скорбно поджатыми бескровными губами, отечными темными подглазьями. Опер слегка кашлянул и, произнося слова предельно смягченным голосом, тихо сказал:

– Извините меня за беспокойство, Зинаида Гавриловна. Я из милиции. Капитан Сидорин. В состоянии ли вы ответить на мои вопросы?

Больная с усилием перевела взгляд на незнакомого мужчину. Внезапно из-под опухших век обильно заструились слезы. Он заметил на тумбочке носовой платок, взял его и протянул Слепаковой. Она медленно выпростала из-под одеяла руку с натруженными, но изящными пальцами музыканта. Взяла, посмотрела на платок. Губы ее задрожали, она прижала платок к глазам, совсем скрыв от Сидорина плачущее лицо.

– Я повторяю, Зинаида Гавриловна. В состоянии ли вы отвечать на мои вопросы? Я здесь по долгу службы и работаю для восстановления картины происшедшего, а также для совершения акта справедливого возмездия, насколько это возможно.

Слепакова наконец отстранила платок от лица, тихо всхлипнула, видимо заставляя себя сдержаться.

– Да, – сказала она еле слышно, – я буду отвечать на вопросы. Я постараюсь все рассказать.

– Это замечательно. Поверьте, я совершенно искренне сочувствую вам. К сожалению, потеря вами супруга связана, по нашим сведениям, с нарушением им и другими, причастными к делу лицами, правопорядка.

– Спрашивайте…

– Когда вы в последний раз разговаривали с мужем?

– Ночью, накануне его смерти.

– Где это происходило?

– Недалеко от станции Барыбино.

– Где именно, не припомните?

– Дачный поселок «Липовая аллея». В клубе «Золотая лилия». Так называется филиал феминистского клуба, хотя на самом деле…

– Как вы там оказались? – спрашивая, Сидорин старался точно запоминать показания Слепаковой и тут же сопоставлял в уме с тем, что ему было уже известно по данному происшествию. И по факту самого этого клуба, требующего отдельного расследования.

– Я работала, играла на синтезаторе. Аккомпанировала выступлениям артисток, – все более четко отвечала Слепакова с взглядом, делающимся постепенно осмысленным и определенным.

– Вы играли одна?

– Нет, еще играли две девушки. Саксофонистка Таня Бештлам. Она негритянка. То есть, отец у нее африканец какой-то. И ударник Шура Козырева.

– Какого рода представление происходило в этом… мм… феминистском обществе?

– В клубе «Золотая лилия». А представление эстрадное, типа варьете… Танцы и всякие мимические действия… довольно неприличные. Вроде стриптиза. Хотя мужчин в зале нет. Но девушки часто выступают совсем раздетые.

– Понятно, – сказал Сидорин, занося в записную книжку фамилии коллег Слепаковой. – И как же вы оказались в таком… ну, скажем, необычном заведении?

– Меня направила наша дежурная по подъезду Антонина Кулькова. Я не хотела, она меня… Она настояла, и мне пришлось согласиться.

– Почему дежурная по подъезду, в котором вы проживали с мужем, имеет на вас такое влияние? С чем это связано? Вы ей что-то должны? Она имеет на вас компромат?

Слепакова беспокойно задвигалась под одеялом, сквозь серую с синюшным оттенком кожу проступили на щеках розоватые пятна, сделавшие ее болезненный вид еще более жалким. Она провела языком по восковым губам и закрыла глаза. Сидорин испугался, что больная снова заплачет. Обстановка усложнится, расспросы придется прекратить.

– Не волнуйтесь, – торопливо проговорил капитан, дотрагиваясь до ее руки. – Если вам слишком тяжело вспоминать эти обстоятельства, можно вернуться к ним в другой раз.

– Я знаю, меня будут допрашивать еще много и подробно, а я…

– Это не допрос, – Сидорин изобразил подобие улыбки на усталой физиономии. – Ни в коем случае не нужно так думать. Мы просто беседуем, уточняем с вами некоторые неприятные, к сожалению, события. Я в роли спрашивающего, а вы ответчица… Однако можете отвечать только на те вопросы, которые считаете для себя удобными.

– Нет, я скажу все, что знаю, – голос Зинаиды Гавриловны стал тверже, а глаза обратились к Сидорину с чуть заметным светлячком решимости. – Консьержка Антонина Кулькова давно начала враждебные действия против меня и против моего… покойного Севы… моего мужа Всеволода Васильевича, который сначала ни в чем не был виноват…

– Прошу вас говорить спокойнее. Это и в моих, и в ваших интересах. Чем вы будете точнее, открытее, тем больше надежды установить причины случившегося с вашим мужем.

– Севу уже не вернешь, – скорбно прошептала больная, и опытный опер Сидорин еще раз ощутил: для Слепаковой потеря мужа – это трагедия, потеря действительно дорогого и любимого человека.

«Везет некоторым», – подумал капитан, имея в виду не судьбу, а отношения бывшие между Слепаковыми.

– Да, вернуть вашего мужа невозможно. Наша задача выявить, разоблачить и наказать виновных. Наказывать будет, конечно, суд. А мы должны представить следствию факты совершенных преступлений. Я слушаю, Зинаида Гавриловна.

– Когда у нашего соседа этажом ниже, Хлупина, умерла собака…

– Вообще-то по-русски говорится «сдохла», – заметил Сидорин. – Умирает, между прочим, только человек…

– Консьержка Кулькова сумела убедить Хлупина, что собаку его отравил муж.

– Почему вы так считаете?

– Мне сказала одна знакомая во дворе, что Кулькова всем об этом болтала. А другим соседям говорила наоборот, будто сам Хлупин это распространяет. Ей зачем-то нужно было натравить Хлупина на Всеволода Васильевича. А мужа – на Хлупина. И вот тут она использовала меня. Я поступила очень неосторожно, поверив этой дрянной старухе. Она сказала: надо зайти к Хлупину и уверить его, что Всеволод Васильевич его бассета…

– Кого, простите?

– Бассет… порода такая. Длинное туловище на коротких ножках, с длинными ушами. Больше таксы раза в три.