С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина Страница 23

Автором второго путеводителя, русского, написанного необычайно точным и емким языком, тоже была женщина. Наша соотечественница отдала свое сердце музеям, церквям, истории великого города и его великим драмам. Под ее пером оживало все, что мы знали из Бальзака, Дюма, Рабле… список можно длить до бесконечности. И была там одна мелодия, тема, которая проходила красной нитью по тексту. Тема эта была мне необычайно близкой. Она, то есть автор, водила туристов от могилы к могиле. Именно этот маршрут я навязывала моим подругам.

Галка отдавала должное музеям, но ее также манила современная жизнь, ее притягивали шумные улицы, бутики, высокая мода и сувениры. Ее вовсе не интересовала крохотная комнатка в Консьержери, а мне позарез нужно было увидеть помещение, где мучилась несчастная Мария-Антуанетта.

— Ну зачем тебе туда? — спрашивала Галка грустно: так пытаются понять капризного ребенка, который по непонятной прихоти настаивает на угрюмой и некрасивой игрушке, когда вокруг полно прекрасных и радующих глаз.

— Как ты не понимаешь? Там была тюрьма строгого режима. Камеры Марии-Антуанетты и ее мучителя Робеспьера находились рядом. Марии-Антуанетте было всего тридцать восемь лет. Из Консьержери королеву повезли на гильотину на площадь Конкур, или Согласия. Это она потом стала так называться, когда французы договорились забыть все ужасы революции и начать новую жизнь. А тогда на этой площади стояла главная гильотина, представляешь?

— Ну ладно, стояла… Но для чего мне сейчас представлять все эти ужасы? Если сами французы договорились забыть, то мне что — больше всех надо?

Алиса попыталась меня защитить:

— Но Маша пишет путевые заметки.

— А зачем по пути гильотину замечать? Ничего повеселее рядом нет?

Я еще хотела рассказать девушкам о старинном обычае — соблюдать ритуал казни в соответствии с рангом и званием несчастного. Уж не помню фамилию графа, которого казнили в начале XV века. Все чин чином, эшафот украшен ковром с вытканными на нем лилиями, под ноги осужденному — бархатная подушка, повязка на глаза тоже из алого бархата. И палач в чистом переднике, он еще никого не казнил. Последним несчастному графу оказывали ритуальное уважение. А Марию-Антуанетту наверняка казнил грязный палач, и гильотина была вся залита кровью. Там один «станок» за день рубил шестьдесят голов и более. Ничего этого я, разумеется, подругам не рассказала. Меня только и хватило на фразу:

— Просто я не люблю их революцию, равно как и нашу.

— Это сейчас время такое — не любить революцию.

Галка выглядела невыносимо самодостаточной, рассудочной, и я не могла не согласиться — она права. Люди живут, веками терпят несправедливость, потом лопнет нарыв, и все залито кровью. Проходит время, и трезвые головы спрашивают себя: что искали? Что нашли?

Интересно, что мы скажем про нашу революцию через сто лет. От какого времени считать — от нашего или от ихнего? Я думаю — от ихнего. Столетие смерти великих, как людей, так и событий, мы празднуем по телевизору очень пышно, а здесь русская революция семнадцатого года! И что будут говорить?

А правда, чем мы хуже французов? Ужасов, жестокостей и злобы от революционной справедливости, можно считать, у нас поровну. Просто у нас дольше это длилось. А плюсов? Что сейчас считают плюсом? Они уничтожили класс дворянства — и мы уничтожили. Англичане живут не только с лордами, но и с королевой. И, между прочим, не тужат. Дальше… У нас был лозунг — землю крестьянам, мир народам. У французов свой — про свободу, равенство и братство. И что? Земля крестьянам досталась? Нет. А равенство есть? Дудки… Туда же идет братство… А как быть со свободой? Сейчас понятие свободы так замусолили, что уже трудно определить его смысл и ценность. Правда, иные говорят, что у русских столь силен византийский рабский дух, что мы и впрямь не можем понять его высокого смысла. Ну, как слепые не видят, глухие не слышат.

Но я дома ведь искренне верила, что напечатанное слово правды разрушит ложь. Пока не получается. Поборники свободы считают, что они-то и несут истинную правду и справедливость. А я так думаю. Попроси у Бога, чтоб Он с тобой поступал всегда по справедливости. Опомниться не успеешь, как очутишься в сточной канаве.

Ну вот, я опять замедлила действие. Да спрятала я диктофон, успокойтесь… Куда теперь?..

Мы не спеша дошли до Вандомской площади. Я не сердилась на Галку. В конце концов, у нас разные задачи. Она приехала сюда отдыхать, а я за сбором материала. «Ври больше! — тут же одернула я себя мысленно, это значит, внутренний голос не дремал. — Ты приехала в Париж, потому что всю жизнь мечтала его увидеть. А что тебя на страшилки тянет, так, видно, такой уж характер! И заткнись, описывай лучше Вандомскую площадь».

Описываю… Она удивительно красива и соразмерна. Когда-то здесь находился дворец герцога Вандомского, отсюда и название. Потом при Людовике XIV, Короле-Солнце, здесь все перестроили, а в центре площади поставили памятник королю.

Революция сбросила памятник с пьедестала. Но свято место пусто не бывает, и Наполеон велел воздвигнуть в центре площади колонну в честь победы при Аустерлице. Наверху, разумеется, стоял сам бронзовый император в римском облачении. Наполеон пал, статую убрали. Место императора заняла позолоченная лилия — знак королевской власти. Прошло время, и на месте лилии опять возник Наполеон в несколько уменьшенном виде «маленького капрала». Потом капрала опять снесли… По Вандомской колонне можно отследить историю Франции за последние двести лет. Страстные люди французы!

Все это рассказала нам Алиса, пока мы устраивали очередной перекур. Я достала диктофон. Информацию надо увековечить. Как ни тихо я бормотала, Галка все равно меня услышала.

— Ну что ты плетешь? При чем здесь Сталин?

— Наполеона шесть раз сбрасывали с этого пьедестала, тебе же только что говорили. И вон он опять стоит. Не исключено, что и у нас когда-нибудь опять воздвигнут памятник «отцу всех народов и гению человечества». Не дай мне бог до этого дожить! Но ведь мы только один раз Сталина свергли, а до шестого нам еще жить и жить…

— Наполеон дал Франции славу, — перебила меня Алиса.

— Тогда можно считать, что и Сталин дал России славу. Было два главных государства в мире, два, — я показала на пальцах, — США и СССР! И они жили десятилетия, наставив друг на друга рога.

— …а Сталин дал России позор, — в голосе Алисы был металл. — Он воевал с собственным народом. Миллионы загубленных жизней…

— Только не надо оценивать тиранов по поголовью жертв. Я ненавижу Сталина, и ты это знаешь. Но Наполеон загубил не меньшее количество людей. Я не понимаю, почему Франция им так гордится. Захватил власть, назначил себя императором, всю Европу поделил между братьями…

— Тебе-то что до этого? — крикнула Галка, но мы с Алисой ее словно не замечали, как тетерева на току. Мы спорили и искали истину — любимое русское занятие.

— Я вообще великих полководцев не люблю, — продолжала я, — ни Александра Македонского, ни Фридриха Великого, ни Наполеона.