С видом на Париж, или Попытка детектива - Нина Соротокина Страница 22

— Врача мы звать не будем, — говорил он, сервируя стол. — Ветчина… пожалуйста. Сыр — мой любимый сорт. Отличный десерт. А это что-то с креветками. Отлежится Пьер и получит свою долю. Ты какой коньяк пьешь?

— Армянский.

— И сколько у тебя с собой этих фляжек было? Ведь не одна? Сознайся.

— А тебе-то что до этого?

Кривцова ужасно раздражала беспечность напарника. Сейчас, казалось, самое время обсудить, что делать с товаром, а этот хлыщ только о жратве и думает.

— Армянский неплохой коньяк, согласен. Но против этого, — он указал на бутылку, — твой армянский ничто. Арманьяк! Шик! Его называют древней водой жизни. Все хорошие коньяки во Франции называются живой водой. Потому что лоза, как и все живое — человек, птица, улитка и так далее, имеет свой характер. Таково и вино. Арманьяк делают из октябрьского винограда. Лозу для него завезли в эти места еще древние римляне. Ух ты, как я об этом не подумал! — сказал он вдруг растерянно и замер, вытаращенными глазами уставившись на Кривцова.

— О чем ты не подумал?

— Как мы с товаром-то покончим? Путь-то, иными словами, способ, или, правильнее сказать, знания — все в этой голове, — он показал на Пьера.

Кривцов только плечами передернул, словно от озноба.

— Улицу, правда, я вычислил. Банчишко совсем маленький.

— Говори толком, я тебя не понимаю.

— А что тут понимать? Мы работали на Мэтра. Потом Пьер сам нашел клиента. Когда назвали товар, тот пообещал бешеные бабки. Пьер всю сумму не называл, но уж поверь — миллионы. Но в дороге случилась неувязочка, — и Шик довольно толково и очень подробно рассказал про происшествие в бельгийском кафе.

Кривцов велел дважды пересказать текст, записанный на чужой диктофон, потом сказал:

— А может, эти цифры — просто номер телефона.

— Нет, какой телефон? Там девять цифр. Это код сейфа, точно. Я с такими вещами уже встречался. Этот некто Пьеру распоряжение давал. А Пьер все цифры всегда держит в голове. А теперь мы концы потеряли. И что делать?

— Может, он бредить начнет и проговорится, — брякнул Кривцов и тут же понял, что сказал глупость.

— Крот-то? Не-ет, он и в бреду не проговорится, — откликнулся Шик. — Лечить его надо, вот что! Пока он не очухается, мы младенцы.

Врача вызвали утром, удалось все-таки вздремнуть на несколько часов. Врач был стар, хмур, немногословен. Он долго слушал пульс Пьера, оттягивал ему веко, пытался заглянуть в рот, потом сказал категорично:

— Больного надо госпитализировать, и немедленно. Он в коме.

— И сколько он проваляется… в этой коме?

— Если не умрет, то долго, если умрет, то мало, — философски заметил врач. — Что произошло? Как больной получил эту травму?

Далее начался театр одного актера.

— Он упал, — Шик стремительно пододвинул стул под косо висящую люстру с двумя рожками и одним плафоном, второй был разбит. — Вот сюда он встал, чтоб поменять лампочку, — для убедительности Шик взгромоздился на стул. — Но у того стула была гнилая ножка. Сами видите, какое вокруг старье. Я получил это в наследство от тетки.

— Да знал я вашу тетку, — устало сказал врач, явно намекая, что это знакомство не вызывает у него светлых воспоминаний.

Однако Шик очень обрадовался, что первая часть его рассказа подтверждена самой жизнью. То, что врач когда-то пользовал покойную тетку, словно подтверждало правоту и дальнейших слов: полез лампочку менять, оступился, а угол каминной доски сами видите какой.

— Так он со всего маху, — Шик от ужаса закатил глаза. — Он так по этой стенке и съехал. Я даже кровь не успел обтереть. Страшное дело! Мы думали, полежит и встанет…

— Полежать-то он полежит.

— А если мы оставим его дома?

— Помрет.

— Но все-таки рецепты-то выпишите.

Как только за эскулапом закрылась дверь, Шик полез в натужно тарахтящий холодильник. Надо же, какой у этого тщедушного человека был аппетит! Уже и рюмки под арманьяк поставил.

— Что делать будем? — спросил Кривцов.

— А что теперь делать? Ждать.

— А госпиталь?

— Ни боже мой. Сам говорил, вдруг он бредить начнет. Будем по очереди около него дежурить и слушать. Можно и вопросы задавать. «Пьер, назови цифру…» Может, он и откликнется.

— Но врач определенно сказал, что он помереть может.

— Не-ет. Я Пьера хорошо знаю. Он за жизнь будет когтями, клыками и всем телом цепляться. А если на горизонте деньги маячат, он своего не упустит. Очухается, сдадим товар, а деньги разделим по справедливости.

— Это как — по справедливости? У нас определенный уговор был, вам — пятьдесят процентов и мне пятьдесят. Куда уж справедливее.

— Уговор уговору рознь. Сам видишь, как все складывается. А беда в том, что мы с тобой погорячились. Не надо было нам труп Мэтру отвозить, вот что.

— Нам? — задохнулся от возмущения Кривцов. — Ты говоришь — нам? Это же была целиком твоя идея.

— Погорячился, — неторопливо и веско сказал Шик. — Если бы не погорячился, мы бы могли Мэтру товар предложить. Он бы, конечно, хорошей цены не дал, но хоть что-нибудь бы получили. А сейчас у нас один выход — ждать.

Кривцов смотрел на плешивого Шика и сжимал от злости кулаки, так ему хотелось стукнуть недоумка башкой об угол камина. Надо же так влипнуть! Пьер — убийца, но не дурак, с ним можно было договориться. Более того, его слову можно было верить. А этот слизняк треплет языком, треплет, толчет глупость в ступе.

Все, хватит. И в Амстердаме, и в дороге, и в этом паршивом домишке он сидел тихий, как личинка в коконе. Пора от этого кокона освобождаться. Кривцов для проверки вслушался в себя, потом расправил плечи. Страха не было. Ушел, улетучился.