Смех сквозь слезы - Марина Серова Страница 23

— Нет. А у тебя?

— Если у тебя нет, то откуда могут быть у меня?

— Ночью голова у тебя работает лучше, — поддела я Жемчужного.

— Между прочим, то, что мы здесь ничего не нашли, никоим образом не подрывает мою версию.

— Но и не оправдывает.

— Это верно. Но и не оправдывает ни одну из твоих версий.

— Почему же? — мрачно произнесла я. — Пленок здесь нет, стало быть, они в другом месте. Например, у жены шантажиста. Так же мыслил и убийца.

— Убийца тут не был.

— Это еще не доказано, — отмахнулась я.

— Ну что, поехали в театр? — Настроение у Жемчужного катастрофически упало.

Я не ответила ему, а лишь направилась к двери. Костя поплелся за мной следом.

— Ты не можешь идти побыстрее! — сказала я ему, уже перешагнув порог.

— Могу, — Костя в сердцах пнул кроссовки, стоявшие у двери.

Один из них, правый, отлетел в сторону, и нашему вниманию предстал черный футляр фотопленки, сиротливо лежащий на паркетном полу. Я тут же подняла его и раскрыла.

— Есть? — Глаза Жемчужного вновь загорелись.

— Есть.

Я вытащила пленку и размотала ее. Первых же увиденных кадров мне было достаточно, чтобы понять: это и есть одно из того, что мы так упорно искали.

— Костя, иди сюда, — позвала я Жемчужного. — Посмотри.

Он подбежал ко мне и выхватил пленку из рук.

— Это же Майоров! — воскликнул он.

Костя не ошибся. На пленке действительно был запечатлен Аркадий Александрович. И не один. С какой-то молоденькой девушкой. Эта пленка скорее относилась к разряду порнографических. То, чем занимались Майоров и его партнерша, не вызывало сомнений. Покойному Ласточкину удалось зафиксировать их в самых разнообразных и живописных позах.

— Что я тебе говорил! — торжественно провозгласил Костя. — Ставлю сто против одного, что его партнерша — малолетка.

— Похоже на то, — вынуждена была признать я. — Хотя по негативам трудно судить.

— Это малолетка, Женя, — уверенно повторил Костя.

Я не стала спорить.

* * *

Когда мы приехали в театр, репетиция близилась к завершению. Оля была еще на сцене, и я, попросив Жемчужного присмотреть за ней, направилась к гримерке Майорова. Он уже был там, но переодеться в свою одежду не успел.

— Как прошел вчерашний ужин? — встретила я его вопросом.

— Сносно. — Майоров снял с головы широкополую шляпу и бросил ее на кресло.

Кажется, он был сегодня не в настроении. Или, может, это я уже смотрела на него совсем другими глазами.

— А репетиция?

— Вы хотите о чем-то поговорить со мной, Женя? — спросил он, не глядя на меня.

— Хочу. Знаете, что я выяснила?

— Разумеется, не знаю.

— А я вам скажу, — улыбнулась я. — Ласточкин был отъявленным шантажистом. Он многих доил, Аркадий Александрович.

Майоров мгновенно весь подобрался и развернулся ко мне лицом.

— И что?

— Я полагаю, что его убил кто-то из тех, кого он шантажировал.

— Меня не интересует, кто убил Ласточкина, — небрежно бросил Аркадий Александрович. — Меня волнует только Оля.

— Так вот я о том и говорю. — Я старательно наблюдала за его реакцией, но он ничем не выдал своей заинтересованности. — На Олю охотится тот, кто убил ее мужа.

— Зачем?

— Чтобы заполучить пленку, не оказавшуюся у покойного в момент его смерти.

— И вы полагаете, что эта пленка у Оли? — спросил Майоров.

— Ее у Оли наверняка нет, но убийца думает, что есть.

— Ну, допустим, — Аркадий Александрович щелкнул зажигалкой, прикуривая. — Чем я могу вам помочь?

— Я подумала, что, возможно, вам известно, кого шантажировал Ласточкин?

— Откуда? — вскинул брови Майоров. — Вы же не считаете, что я был заодно с ним?

— Нет. Просто я обязана спросить вас об этом как своего непосредственного нанимателя, — не очень убедительно соврала я. — Но я вижу, сегодня вы не расположены вести разговоры.

— Да, сегодня у меня нет настроения, — признал — ся он.

— Что-нибудь случилось?

— Я недоволен репетицией. Ненавижу комедии.

Я не стала ничего спрашивать и вызывать его на откровенность. Захочет, сам продолжит. Он заговорил.

— Не могу понять, почему многим актерам так нравится играть комедии. Это глупо.

— А что нравится играть вам? — не удержалась я от вопроса.

— Трагедии, — просто ответил он. — Вот это, на мой взгляд, истинное искусство.

— Насколько я понимаю, трагедия подразумевает смерть одного из персонажей, — высказалась я.

— Совершенно верно.

— Изображать смерть — это грех.

— Я неверующий, — отверг мои слова Майоров. — Я поклоняюсь в жизни только Мельпомене — покровительнице трагедии.

— Я, конечно, не театралка, но, как мне кажется, зритель предпочитает смотреть что-то более веселое.

— Неважно, что предпочитает зритель, — отмахнулся Аркадий Александрович. — Я говорю об искусстве. Комедия вызывает у людей смех, а трагедия — слезы. Так вот, вызвать у человека смех легко. Вполне достаточно рассказать ему анекдот. А вот заставить зрителя забыть о своих проблемах и рыдать над тем, что происходит на сцене, сопереживать героям, воспроизведенным мною, отстранившись от реальной жизни… Вот это — сила! Искусство!

Аркадий Александрович говорил так проникновенно, так восхищенно, что я готова была согласиться с ним. Правда, мысленно. Тем не менее меня ни на секунду не оставляла мысль, что передо мной возможный убийца. Пленка, случайно найденная в фотостудии Федора Ласточкина, укрепила Костину версию.

Стоп! Я даже ужаснулась той мысли, которая неожиданно пронзила меня. Два разговора, утренний с Жемчужным и нынешний с Майоровым, очень перекликались между собой. Я вспомнила все, что говорил Костя о гениальном актере, желавшем в жизни блистать так же, как и на сцене. Вот оно то самое! Аркадий Александрович обожал трагедии. Где гарантия, что он не решил поставить в жизни трагическую пьесу, под покровительством своей незабвенной Мельпомены? Пьесу, в финале которой одного из главных персонажей настигает смерть.

И персонаж этот — Ольга Тимирбулатова!