Бес в ребро - Георгий Вайнер Страница 23

— Кто человек? — переспросила я и подумала, что мне никогда не объяснить ему, кто такой Ларионов, какое он имеет отношение ко мне и почему я им занимаюсь. — Человек этот штурман, приезжий, приличный человек. И влип…

— А кто тебе поручал ходатайствовать за него? — наливался пенящимся гневом, как пивом, главный. — Ты понимаешь, что всех нас подводишь?

— Почему? — запоздало возмутилась я. — Я ходила туда вовсе не от имени газеты…

— Вот это ты брось! От своего имени ты бы там с дворником говорила, а не со следователем по делу! И нечего фигурировать званием корреспондента газеты! Если я еще раз хоть что-то подобное узнаю, ты у меня, Ирина Прекрасная, в два счета вылетишь в корректоры! И не забывай никогда, что у тебя свое имя есть дома на кухне, а в любом учреждении ты представитель органа печати!

— Хорошо, не буду забывать, — покорно кивнула я. — У меня к вам просьба…

— Слушаю…

— Вы не можете сами поинтересоваться судьбой этого дела у следователя Бурмистрова?

— В этом нет никакой необходимости. Бурмистров — опытный специалист и объективный человек…

— Понятно, — кивнула я. — Тогда разрешите мне взять интервью у Барабанова…

Он посмотрел на меня с сочувствием:

— Ты, наверное, с ума сошла…

О, великое кошмарное празднество Труса! Я ехала на свидание к Ларионову и чувствовала, что весь мой организм отравлен ядом страха. Меня снедал стыд за это позорное самочувствие, но ничего не могла я с собой поделать — тошнило просто, как с похмелья. Всасывающая пустота под ложечкой, и сердечный ритм — как рваная перфорация.

Глупость, конечно, но главный меня напугал. Я знала, что, если он захочет, вышибить ему меня со службы ничего не стоит, не такой уж я незаменимый работник редакции. А работой своей — какая там она ни пустяковая — я очень дорожила. А теперь, когда Витечка ушел от нас преодолевать с Гейл Шиихи свой кризис, моя микроскопическая журналистика — единственный источник кормежки для нас всех.

Я стыдилась своего страха, а пыталась уговорить себя, что стыжусь за поведение главного. Так было морально легче, и ненависть к своей физиологии, не подчиняющейся соображениям о собственном достоинстве, становилась меньше.

Страх и стыд можно уговорить, как разбаловавшегося ребенка.

И поэтому решила позвонить Чагину. Скажу, чтобы они угомонились, а я по-хорошему постараюсь уговорить Ларионова. Кончать надо это дело. Иначе они походя оторвут приличному мужику голову. А если я буду и дальше путаться у них под ногами — отшвырнут пинком. Или наступят.

Когда следователь Бурмистров еще не понял, что я пришла защищать Ларионова, он широко раскладывал на столе бумаги из папки, и на милицейском протоколе опроса Чагина я рассмотрела телефон. Их там было два номера, но один был прикрыт верхним листом. А второй я разглядела хорошо. Неизвестно только, служебный или домашний?

А, неважно! Или сейчас, или вечером, или завтра я застану его по этому номеру и постараюсь прекратить эту историю. И поймала себя на мысли, что ни на секунду не сомневаюсь: если Чагин со своей гопой попросит Бурмистрова не очень сильно наказывать Ларионова, то следователь, безусловно, прислушается.

Сошла с троллейбуса и рядом с остановкой увидела пустую телефонную будку. Вот и позвоню прямо сейчас, нечего откладывать. Я шарила по карманам, в кошельке в поисках двушки, не нашла и опустила в щель гривенник.

В трубке металлически-сочно чвакнуло, и женский голос ответил:

— Слушаю…

Гривенник нырнул в щель, и я попросила:

— Позовите, пожалуйста, Владимира Петровича…

— Слушаю вас… Говорите…

— Владимира Петровича…

— Я вас слушаю… Говорите…

Реле не замкнулось, соединения не произошло, меня там не слышали, но я знала, что у меня больше нет монет, и кричала в микрофон, надеясь преодолеть электронное упрямство машины:

— Владимир Петрович мне нужен…

— Алло… Алло… Вы чего молчите?..

Как мне дать знать, что я не молчу, а кричу? Что это меня просто не слышат? Может быть, действительно рубль, если он даже давно устарел, и не бумажный, а металлический и называется гривенник, может, он не соединяет?

А на том конце провода женский голос окреп и налился яростью:

— Ты чего там дышишь? Ты что молчишь, гадина? Ты думаешь, я не знаю, кто звонит? Грязная тварь!.. Сколько раз тебе говорили, чтобы ты номер этот забыла? Если ты, мерзкая подстилка, еще раз позвонишь сюда, я тебе морду разобью… Дрянь подзаборная!.. Потаскуха!..

Ту-ту-ту-ту-ту… Я обескураженно держала трубку в руках, не замечая, что ухо у меня не озябло, а горит огнем.

Господи боже мой, это кто, я — подстилка мерзкая? Я — подзаборная дрянь?

Что это меня сегодня волтузят непрерывно? И хотелось бы узнать — за что? И когда это мне говорили, чтобы я этот номер забыла? И откуда известно, что это звоню я?

Ба-ба-ба-ба! Это же не со мной говорили! То есть со мной, но принимали там меня за кого-то другого! За другую. И эта другая, видимо, сильно достала женщину на чагинском телефоне. Вряд ли его секретарша имеет полномочия с кем бы то ни было разговаривать так по телефону. Значит, жена. Очень интересно…

Меня охватило чисто женское сплетническое возбуждение. Я чувствовала, что неожиданно и совершенно случайно получила какую-то очень важную для меня информацию.

— А вы, однако, увлеклись разговором… — услышала я голос Ларионова за спиной.

Оглянулась, а он, улыбаясь, показал мне глазами на телефонную трубку, которую я все еще держала в руках.

— Да, хорошо поговорили, душевно, — кивнула я, повесила трубку на рычаг и вышла из будки. — Я с женой Чагина говорила…

— Чагина-а? — поразился Ларионов. — Почему? Почему вы с ней говорили?

— Потому что она сняла трубку, — честно разъяснила я. — Она приняла меня за какую-то другую женщину, видимо, подругу своего замечательного супруга, и чудовищно лаяла меня… Я не знаю, кого она так поливала, но и она не узнает, кому это все досталось…

Как всегда напористо и не спеша, Ларионов спокойно сообщил:

— Я думаю, что она чесала так строго Риту…

— Кого? Риту?

— Ну, да! Ту самую девицу, которая была с ними в машине, а потом скоропостижно исчезла…

— Почему вы решили?

— Я думаю, что само по себе ее присутствие в этой компании недозволенно. Она никак не должна фигурировать в скандале, иначе зачем им надо дружно врать, что никакой женщины с ними не было. И, кстати говоря, лишать себя еще одного свидетеля…

— Вон, оказывается, какой вы Шерлок Холмс, — протянула я недоверчиво. — А может быть, это девушка Шкурдюка? Или Поручикова?