Окно - Амелия Бранскилл Страница 23

Из нас двоих порядочной девочкой была Анна. Люди всегда воспринимали ее именно так. Она никогда не влипает в неприятности, она всегда добра и участлива. Она придерживает двери для других, она удачно выбирает подарки на день рождения, она участвует в благотворительных раздачах продуктов. Если бы кто-то сказал мне раньше – еще когда она была жива, – что ее назвали шлюхой, написав это черным на стене мужского туалета, я бы подумала, что это нелепая шутка. Но кто-то все же вывел эти слова на стене перманентным маркером. Тот, кто видел ее с парнем? Или тот, с кем она встречалась? Этого я не знала.

* * *

Я сидела на уроке и смотрела в окно, не переставая размышлять о той надписи. Вдруг я увидела, что на краю крыши сидит девочка – болтает ногами, темные волосы развеваются на ветру.

Сначала я решила, что это Анна. Похоже, я в конце концов официально съехала с катушек – не просто на мгновение увидела Анну в другом человеке, как это случалось раньше, а увидела ее там, где вообще никого не было.

Я крепко зажмурилась и снова открыла глаза. Девочка никуда не делась. Но это была не Анна, и она не была порождением моего воображения. Это была настоящая девочка, и она сидела там, наверху. Я встала, не обращая внимания на озадаченные лица одноклассников, и выбежала из кабинета. Коридор показался длиннее, чем когда-либо, а мои шаги – невероятно медленными. Добежав наконец до лестницы, ведущей на крышу, я бросилась по ней наверх, перепрыгивая через ступеньки. Я притормозила, только когда подбежала к двери, – единственная клетка мозга, сохранившая способность мыслить, подсказала мне, что не стоит пугать девочку, которая сидит на краю крыши. Тихо закрыв за собой дверь, я осмотрелась по сторонам, опасаясь, что уже опоздала. Но нет. Она так и сидела там. Это была Мона, подруга Лорен. Ветер трепал ее темные кудри, и она сидела спиной ко мне, опираясь руками о парапет с пугающей непринужденностью.

– Привет, Мона, – сказала я.

– Джесс? – Глаза у нее были покрасневшие, а лицо пошло розовыми пятнами.

– Ага. – Я медленно подходила к ней.

Сделав еще несколько шагов, я добралась до края. Осторожно перекинула через парапет сначала одну ногу, а затем другую и уселась на краю, постаравшись сдвинуться как можно глубже внутрь. «Не смотри вниз, – подумала я. – Не смотри вниз и не думай об Анне». Глаза не слушались меня – тротуар внизу так и манил их. Как и не слушались мысли – я думала об Анне. Об Анне под синей простыней. О ее бледности. Я изо всех сил вцепилась в край, чувствуя, как бетон впивается в ладони.

– Это не то, что ты думаешь, – сказала Мона.

– Хорошо. – Я ей не поверила.

Сомнение отразилось на моем лице. Я посмотрела на руку, которой она опиралась о парапет. Задумалась, успею ли я схватить ее вовремя, если понадобится. Чтобы повысить свои шансы, я пододвинулась поближе.

– У меня нет урока, а здесь тихо, – негромко произнесла она. – Здесь хорошо думается.

«В библиотеке тоже, – подумала я. – И под любым из деревьев, растущих вокруг школы. Есть множество разных вариантов и замечательных мест, где можно подумать и даже поплакать, не рискуя упасть с такой высоты».

– Отличный вид, – сказала я вслух, заставляя себя смотреть вдаль. – Мой дом почти видно, – продолжила я, показывая вперед одной рукой, а вторую по-прежнему держа поближе к ее запястью, крепко вцепившись в край. – Думаю, вон за теми деревьями. А твой где?

Она окинула взглядом горизонт, а затем показала куда-то в сторону парка:

– Вон там. Красненькая крыша и синие стены.

– Я бегаю через парк. Там с краю есть дорожка, которая идет через поля.

Она кивнула:

– Ага, мама раньше тоже там бегала, а иногда и я с ней.

– А теперь она перестала бегать?

Она улыбнулась – впервые с того момента, как увидела меня.

– О да, этот период у нее продлился недолго – она ненавидит физические упражнения. Она просто хотела сбросить вес – она всегда приходит в ужасное настроение, когда его набирает. Папа почти умолял ее перестать. – Она помолчала. – Но я видела, как ты бегаешь на стадионе: похоже, тебе это реально нравится.

Я задумалась о том, что чувствую во время бега: тихое удовлетворение от того, что мое тело беспрекословно подчиняется мне, облегчение от того, что на какое-то время я ни о чем не думаю, а внутреннее напряжение временно отпускает.

– Мне нравится бегать, – сказала я. – Сама не ожидала, но мне понравилось. Бег как будто дает почувствовать себя… чистой.

Я сама не поняла, что имею в виду, но именно это слово показалось мне правильным. Мона кивнула, словно поняла меня.

– Когда я занималась чирлидингом, у меня было что-то похожее, – сказала она. – Я точно знала, что от меня требуется и где я должна находиться в каждый момент. И я была абсолютно уверена в своем теле, знала, что оно выполнит все, что нужно, сможет сделать сальто в прыжке.

Я представила, как Мона кувыркается в воздухе, делая сальто, уверенная, что точно приземлится на ноги, и это единственное, что было важно для нее в то мгновение. Я вспомнила, какой она была в прошлом году: перед глазами встала картинка, как Мона в форме чирлидеров прислоняется к шкафчику и смеется. Тогда она выглядела абсолютно счастливой и уверенной в себе – настолько яркой, что на нее было больно смотреть, хотя было сложно заставить себя отвести взгляд.

– Что случилось? – спросила я.

– В какой-то момент все изменилось. Я потеряла это чувство, эту уверенность, ощущение, что я владею своим телом. К тому же я больше не могу выступать, только не… – Она смолкла и покачала головой. – Не знаю. Все по-другому. Я стала другой.

– Может, это чувство вернется, – сказала я.

– Может, – ответила она. – Иногда я прихожу вечером, когда играют матч, и просто сижу снаружи, слушаю музыку и пытаюсь представить, как проделываю все это снова. Но не могу вернуться. Думаю, с той версией меня – с той версией моей жизни – теперь покончено.

Ее голос казался таким уставшим, таким потерянным. И я слишком хорошо понимала, каково это – потерять какую-то часть себя. Потрясенная, я закрыла глаза. Ее слова слишком глубоко задели меня. Печаль. Девочки на крышах, девочки и окна. Потерять равновесие. Упасть. Прыгнуть.

– Тебе не обязательно тут сидеть, – сказала она. – Правда. Обещаю, что не стану делать ничего такого.