Заговор «Аквитания» - Роберт Ладлэм Страница 22

“Боинг– 747” оторвался от взлетной полосы афинского аэропорта Геликон и подался влево, стремительно набирая высоту. Внизу четко просматривалось примыкающее к аэропорту огромное поле – американская база морской авиации, построенная здесь в соответствии с договором и в последние несколько лет сильно уменьшившаяся по числу летного состава. И тем не менее Средиземное, Ионическое и Эгейское моря пребывают под наблюдением жадного и пристального американского ока, а местные правительства, превозмогая недоверие и страх, пока еще идут на это, запуганные внушаемым им страхом перед северным соседом. Глядя вниз, Конверс разглядел знакомые очертания машин. По обеим сторонам спаренной взлетной полосы вытянулись “фантомы” “Ф-4Т” и “А-6Е” – усовершенствованные модели тех “Ф-4Г” и “А-6А”, на которых он летал много лет назад.

До чего же легко вернуться в прошлое, подумал Конверс, наблюдая за тем, как три “фантома” покидали свои места на стоянке. Сейчас они устремятся вперед по взлетной полосе, а патрульный самолет будет уже в воздухе. Конверс почувствовал, как напряглись его руки, он мысленно сжал твердую перфорированную поверхность штурвала, потянулся к зажиганию, глаза уставились на приборную панель, проверяя, все ли в порядке. Сейчас двигатели разовьют тягу, он почувствует за собой огромную подъемную силу спрессованных тонн и станет сердцем сверкающей птицы, стремящейся вырваться в свою привычную среду обитания. Последняя проверка, все в порядке; готов к взлету. Так освободи же мощь этой птицы, пусть она летит. Взлет! Быстрее, быстрее; земля превращается в размытое пятно, голубое море под ним, голубое небо над ним. Так лети же, птица! Пусть и я стану свободным, как ты!

Интересно, сможет ли он еще проделать это, не выветрились ли за все эти годы уроки, которые он усвоил еще мальчишкой, а потом во время службы в армии. После демобилизации в годы студенчества в Массачусетсе и Северной Каролине он часто отправлялся на маленькие частные аэродромы и брал напрокат слабосильные одномоторные самолеты, пытаясь отвлечься от жизненных тягот и хоть на короткий миг окунуться в свободные синие просторы. Но в тех полетах не было вызова, не возникало ощущения укрощенной мощи. А потом… потом и это прекратилось, на долгое, долгое время. Ушли в небытие визиты на аэродромы по уик-эндам, мальчишеские забавы со стройными машинами – он был связан данным словом. Его жену приводили в ужас эти полеты. Валери никак не могла соотнести их со своей собственной шкалой ценностей. И, повинуясь минутному порыву, он дал однажды слово, что никогда больше не сядет в кабину самолета. Обещание это не очень тяготило его, пока он не понял – пока они оба не поняли, – что брак их пошел насмарку, после чего он стал ездить на летное поле Тетерборо в Нью-Джерси всякий раз, когда ему удавалось урвать свободное время, и там летал на любых попавшихся под руку машинах в любое время дня и ночи, пытаясь обрести свободу в голубом просторе. И все же даже тогда – особенно тогда – он не видел в этих полетах вызова, и не было никакого зверя, которого нужно укрощать, кроме того, что сидел внутри его самого.

“Боинг– 747” вышел на курс и стал набирать заданную высоту, земля исчезла. Конверс отвернулся от окна и поудобнее устроился в кресле. Светящаяся табличка “Не курить” погасла, и Джоэл вытащил из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет и вытряхнул одну из них. Он щелкнул зажигалкой, и дым был моментально втянут размещенным над креслом вентилятором. Он взглянул на часы -12.20. В аэропорту Орли они должны быть в 15.35. За эти три часа он должен постараться затвердить как можно больше сведений о генерале Жаке Луи Бертольдье, по уверениям Биля и покойного Холлидея, – полномочного представителя “Аквитании” в Париже.

В аэропорту Геликон он позволил себе блажь, доступную разве что героям романтических повестей, кинозвездам или идолам рок-групп. Кроме денег, у него появились теперь страх и осторожность, и он оплатил два соседних места в салоне первого класса, чтобы никакой сосед не смог заглядывать в бумаги, которые ему предстояло изучить. Старик Биль с устрашающей откровенностью разъяснил ему прошлой ночью: если возникнет хоть малейшая опасность, что бумаги могут попасть в чужие руки – любые чужие руки, – он обязан их уничтожить. Люди, фигурирующие в них, одним телефонным звонком способны вынести смертный приговор очень многим.

Он потянулся к стоящему рядом атташе-кейсу, ручка которого еще не просохла от пота – с такой силой он сжимал ее начиная с сегодняшнего утра на Миконосе. Впервые в жизни он осознал ценность приспособления, известного ему лишь по детективам и фильмам. Несмотря на ужесточение мер по обеспечению безопасности пассажиров, он чувствовал бы себя намного спокойнее, будь этот атташе-кейс прикован цепочкой к его запястью.

“Жак Луи Бертольдье, пятидесяти девяти лет, единственный сын Альфонса и Мари Терезы Бертольдье, родился в военном госпитале Дакара. Отец – профессиональный офицер французской армии, по общему мнению, человек властный, привержен самой строгой дисциплине. О матери известно мало, кое о чем может свидетельствовать тот факт, что Бертольдье избегает упоминаний о ней, как бы вообще отрицая ее существование. Четыре года назад в возрасте пятидесяти пяти лет он вышел в отставку и в настоящее время является директором “Жюно и Си” – довольно консервативной фирмы, зарегистрированной на “Бурс де Валера” – Парижской фондовой бирже.