Черное Рождество - Наталья Александрова Страница 22

Олимпиада Самсоновна тяжело вздохнула и начала сначала:

– Племянник у меня по интендантской части. Когда он уАнфиски своей ночует, так пускай она об нем и беспокоится, но когда он домасидит, так оченно привередлив, ежели что не так – гневается. А у меня черезихнюю стукотню бланманже ни в какую не поднимается. И вообще, сна ни в одномглазу, а когда не спамши, так сами понимаете – в организме через то ослаблениеи болезни… Пристав Семикуров застонал:

– Ох, Зюкина, у меня сейчас от твоей болтовни ворганизме не то что ослабление, а натуральная падучая случится! Что ты мне сутра про свое бланманже надоедаешь?

– Я не какая-нибудь там! – истерически взвизгнулаОлимпиада Самсоновна. – Я вдова железнодорожного кондуктора! У меняплемянник Василий – по интендантской части! А через ихний грохот не толькобланманже, а и булочки заварные опустились! А племяннику моему только свежееподавай! Он мне говорит – я, мол, по интендантской части служу и хочу,тетенька, чтобы дома все было по первому разряду, как в самых хороших домах, ау вас вместо бланманже какой-то кисель овсяный! Это он про мое бланманже! А чемже я-то виновата, когда у них цельными сутками стукотня и грохот!

Пристав ударил кулаком по столу:

– Госпожа Зюкина! Чего тебе от меня надо? У меня кучадел! У меня драка греков с татарами на рыбном рынке! У меня убийство коммерсантаСеливанова на шее висит нераскрытое! У меня печник Хряка угрожает зарубитьтопором мещанина Тудысюдыева на почве ревности, а гут ты со своим бланманже! Нучего, чего ты от меня хочешь?

– Так я же вам битый час повторяю: почитай каженныйдень у них беспрестанно грохочет и грохочет, Так что ни сна, ни отдыха. Опятьже булочки заварные, бланманже и воздушный пирог а-ля буше… – Замолчи,Зюкина! Я тебя сейчас арестую за неуважение к властям!

– Это вы меня арестовать собираетесь? Когда у меняплемянник Васенька очень важный начальник по интендантской части? Да он досамого главного генерала дойдет! За что вы, интересно знать, меня арестовыватьсобираетесь?

– За бланманже! Сил моих больше нет про твое бланманжеслушать! Ну, скажи на милость, Зюкина, – в голосе Семикурова уже зазвучалисдерживаемые рыдания, – чего ты от меня хочешь?

– Чтобы вы ихний грохот прекратили, – наконецсформулировала железнодорожная вдовица свои требования к власти.

– Да кто ж такие они-то? Можешь ты сказать?

– Соседи у меня, очень из себя подозрительные, вподвале и днем и ночью чем-то грохочут, а у меня от ихнего грохота полнаябессонница и мысли начинаются. А главное дело, что бланманже… – Только неначинай про бланманже! – заорал Семикуров. – Идем к твоим соседям!

Он встал, дрожа мелкой нервной дрожью, прицепил к поясушашку и, оставив за себя унтер-офицера Михеева, отправился следом зажелезнодорожной вдовой.

Гриша Якобсон приподнял занавеску и выглянул на улицу. Черездорогу к их дому важно шествовал дородный пристав, придерживая болтающуюся набоку шашку.

Сбоку за ним семенила какая-то невразумительнаямелкобуржуазная тетка, пытавшаяся, по-видимому, объяснить что-то полицейскому,но тот только досадливо отмахивался от нее, как от назойливо жужжащей крупнойосенней мухи.

– Яков Моисеевич, товарищ Гольд-блат, – похолодевот нехорошего предчувствия, позвал Гриша своего старшего коллегу по подпольнойтипографии, – Яков Моисеевич, погляди, никак до нас полиция.

Гольдблат подошел к окну, поправил круглые очки в железнойоправе, неоднократно чиненные при помощи обыкновенной проволоки, откашлялся исказал:

– Ну, что ж, товарищ Якобсон, подпольщик всегда долженбыть готов к опасности. Одно, Гриша, хорошо: успели напечатать весь тиражвоззвания. Одно плохо: станок у нас хоть и небольшой, но тяжелый, вдвоем нам стобой его не унести. Значит, быстро собираем все листовки и уходим черезподвальное окошко.

Пристав Семикуров уже подходил к дверям.

– Ну, Зюкина, – недовольно сказал он настырнойвдове, – не слышу никакого грохота. Что ты меня попусту от работыоторвала?

– Василий, племянник мой, который по интендантскойчасти, с большими начальниками запросто… – Зюкина, только без бланманже!Ладно, посмотрю, чем они там грохотали. – И пристав уверенной рукойпостучал в дверь.

На стук никто не ответил, хотя внутри дома слышалоськакое-то движение, пару раз приподнялась занавеска. Пристав постучал гораздорешительнее. Ему самому сделалось любопытно, что за люди живут в этом доме ипочему они не открывают дверь полицейскому.

Он снова постучал и зычным голосом крикнул:

– Откройте, полиция!

Когда и эти решительные меры не привели к желаемомурезультату, пристав достал свой знаменитый удивительно переливчатый свисток изасвистел так, что с соседской крыши посыпалась черепица, а у железнодорожнойвдовы Олимпиады Самсоновны Зюкиной заложило правое ухо.

Когда на свист сбежались значительные полицейские ивспомогательные силы, выломали дверь и обследовали подозрительное жилище,сотрудников подпольной типографии уже и след простыл.

Однако найденный типографский станок, печатные формы ипробные оттиски листовок, брошенные за ненадобностью, однозначно говорили окриминальном характере творившихся здесь дел. Железнодорожная вдова мало чтопоняла, но пришла к выводу, что соседи ее больше беспокоить не будут и ничто неугрожает в дальнейшем ее заварным булочкам, бланманже и воздушному пирогу а-лябуше.