Последний Робин Гуд Европы - Михаил Ротарь Страница 21

Со всеми его собаками он подружился моментально, и они перестали его облаивать.

По телевизионным программам Мод видел репортажи о стихийных митингах в его поддержку, и тогда его лицо светлело. Но как только на экране показывали Александра в бронежилете, его лицо багровело, а руки моментально сжимались в кулаки.

Хозяин, увидев его реакцию, сразу же осадил:

– Потерпи, пока не время! Дочь твоя в полном порядке: она у бабушки с дедушкой. Наносить удар этим сволочам пока рановато: пускай они расслабятся. Они тебя, конечно, ищут везде: и в Германии, и в Китае, хотя ты у них под самым боком. После Рождества всё утихнет, и тогда ты сможешь откопать свой «топор войны».

Через месяц у Мода выросла неплохая бородка, и опознать его теперь могли лишь те, кто лично знал многие годы.

Появление батрака из Восточной Европы на ферме зажиточного крестьянина никого в деревне не удивило.

Хлопот он никому не доставлял, и прибыл сюда один, без шумной ватаги своих соплеменников.

А соседи сразу отметили: «мужик он крепкий, от работы не отлынивает, и выпивает в меру».

Хозяин давно приглашал его ночевать уже в доме, но Мод категорически отказывался:

– В вашем «хлеву» я уже знаю каждую досточку, и скрыться оттуда в лесок, если что случится, – для меня плёвое дело. А вот если спецназовцы будут штурмовать ваш дом – только Дьявол знает, что им стукнет в голову: они и гранату сюда могут кинуть! Как только стает снег, уйду на «вольные хлеба»: «одинокому волку» нельзя всю жизнь ночевать в одной норе!

– Хорошо, Габриель! Ты прав: кто-то тебя может всё-таки узнать. Возьми этот телефон. Он нигде не «засвечен», и такими карточками пользуются даже подростки. Только не вздумай звонить родителям или дочке: наверняка их телефоны до сих пор на прослушке.

* * *

Понемногу «Габриель» примелькался в деревне, и его везде стали принимать за своего.

Пришлые батраки появлялись здесь довольно часто.

Бывали среди них и работящие, бывали и откровенные бездельники.

Кое-кто задерживался у своего хозяина на пару лет, а некоторых гнали взашей через неделю.

Но все равно они оставались чужаками, особенно мусульмане: боснийцы, косовары или турки.

С ними можно было наладить общий язык, если их было немного: в одиночку, или даже вдвоём, они и ели свинину, и пили пиво или деревенскую самогонку, и работали по пятницам.

Но если их собиралось более трёх, они начинали вспоминать про свои законы.

Питаться в рамках своей диеты им никто не запрещал, но если они отказывались выйти на работу в период уборки урожая, хозяева давали им полный расчёт:

– Теперь пусть Аллах вас накормит!

«Габриель» был совершенно иным, и он полностью вписывался во все законы местного сообщества.

Мало-помалу он стал осваивать язык страны пребывания, говоря на нём всё правильнее и увереннее. Только хозяин Мода и его дети знали, что для него это родной язык.

Вместе с ним они решали, иногда даже горячо споря, какие ошибки в своей речи он должен исправлять, а какие нужно пока оставлять.

Местные жители до тех пор считали, что румыны – это тоже мусульмане.

Однажды на деревенском празднике один из подвыпивших соседей похлопал Мода по плечу:

– Ты классный парень, Габриель. Жаль только, что ты нехристь, а то я бы выпил с тобой!

Назревал скандал, и все пристально смотрели на Мода и этого забулдыгу.

Но Мод достал из-за пазухи нательный крест:

– Я верю в того же Бога, что и ты. И хотя у нас Пасха и Рождество приходится на разные дни, нам нечего с тобой делить!

Он встал, перекрестился и выпил полный жбан сивухи.

Раздались оханья и аханья всех присутствующих женщин и одобрительные крики мужиков.

С тех пор он стал своим для всех.

Почти для всех.

Охота на него не была отменена, и если бы он, хотя бы раз напившись, объявил, что на самом деле он не «гастарбайтер» из Восточной Европы, а их соотечественник, который решил отомстить «извращенцам в судейских мантиях» за свою дочь, в тот вечер ему бы все рукоплескали.

Зато на следующий день над этой деревней уже летали бы вертолёты, а десяток полицейских экипажей и сотня вооружённых «спецназовцев» перекрыла бы из неё все входы и выходы.

«Первый звоночек» прозвучал, когда Мод решил посетить церковь: он захотел исповедоваться.

Свои грехи священнику он называл иносказательно:

– Я обидел двух грешников, относившихся к моей дочери не так, как полагается взрослым. И я хочу наказать ещё четверых. Нет, всё-таки, троих!

Священник внимательно выслушал его.

– Сын мой блудный! Не должно тебе решать, кому жить на этом свете, а кому умирать! Но прощение перед нашим Господом ты уже заслужил, сократив «свой список» хотя бы на одну душу. Не приходи сюда больше, но не потому, что я тебя гоню. Против тебя ополчились все силы Ада. У них нет рогов и хвостов, зато есть автоматы. И ни святой крест, ни святая вода не остановят их даже на пороге моей церкви.

И Мод понял: этот служитель культа давно его раскусил!

Священник перекрестил его:

– Отпускаю тебе твои грехи! Иди с Богом, но больше не греши, и да минуют твой путь эти демоны!

И уже совсем тихо произнёс:

– Ступай отсюда, раб божий, Мод Расмуссен!

* * *

Та молоденькая красотка, по имени Скайсте, что появилась в баре с Акселем, оказалась его племянницей, а молодой парень – не её женихом, а братом.

В деревнях всегда бытовали свободные нравы, и ни один молодой муж, обнаружив наутро, что оказался не первым у молодой жены, никогда не устраивал дикие сцены ревности.

Скорее наоборот: в цене были опытные любовницы, которым не надо было растолковывать «чего и как это надо делать».

Со своей бородкой Мод выглядел ещё более привлекательнее, а романтический ореол «борца за справедливость» делал его вообще мечтой всех женщин.

Однажды Скайсте принесла в его лежбище жбан с пивом и жареные сосиски, и он заметил, что под её тёплым тулупом было только лёгкое платьице.

Она не первый раз приносила ему закуску, но раньше всегда оставляла её и тихо уходила, а в этот раз решила дождаться окончания трапезы.

Когда он насытился, она взяла пустую посуду, но не ушла с ней в дом, а скинула с себя всю тяжёлую одежду, представ перед ним во всей природной красе.

Мод был уже два года в разводе, и все его встречи с женщинами за это время носили только эпизодический характер. А те месяцы, что он находился «в бегах», вообще были «холостыми».

Увидев стройную двадцатилетнюю красотку с полными грудями и пухлой попкой, он совершенно «поплыл».