Бездна смотрит на тебя - Надежда Лиманская Страница 21

Объявили посадку. Саломея прикрыла глаза.

Спускаясь по трапу, пассажиры оказались в густом летнем мареве аэропорта. Плавилось, казалось, всё: ступеньки трапа, крыша здания, посадочная полоса. Получив багаж, направились на стоянку.

— Немного опоздал! — улыбаясь, Александр Васильевич протянул Саломее букет. Кирюше:

— Привет, сибиряк!

Обнялись. В автомобиле, в котором только что прибыл учитель, происходила какая-то возня.

— Блэкки! — воскликнул Кирилл. — Встречаешь? — Пёс заскулил, выбежал из салона. От радости пытался запрыгнуть на подростка. Подбежав к Саломее, положив лапы на плечи, быстро облизав, бросился к Вадику. Затем снова, — к хозяйке. Горячий язык коснулся открытой части ног, чуть задрал лёгкую юбку.

— Ах, ты, бесстыдник! Где только научился?! — Вся компания рассмеялась.

— Кого-то здесь ещё не хватает! — сморщил нос Кирилл. — А котёнок? Моня?

— Всё в порядке, не волнуйся! Спит ваш Моня! Завтра привезу!

— Как ты, Саломея? — учитель пристально посмотрел в глаза. — Тяжело было? Ладно! Потом расскажешь! Куда едем? — обернулся к Вадиму. — Ко мне? — Тот отрицательно качнул головой. — Понял! Я бы тоже так поступил. Домой, так домой!

Заехали в супермаркет. Очереди к кассам практически не было. Усталость, вдруг, застала врасплох. Решили не набирать много продуктов.

— Знаешь, Моля! — начал Вадим, держа фужер с вином, когда сын уже крепко спал. К этому времени, многое обсудив, решили поужинать при свечах. — Ты с этой темой, — стройбат, оргнабор, лагеря все эти… Будь аккуратнее! Какие-то размытые, тёмные пятна… Историки наши пишут об этом как-то неохотно, скажем, почти ничего. А ты начала в этом копаться, вытаскивать на свет божий…

— Ничего я не поднимаю на свет! — слабо возразила. — Дело касается лишь одного отморозка, вернее…

— Уголовники все эти… — продолжал Вадим. — Послевоенные преступления. В общем, думаю, — показал пальцем вверх, — твоих милициантов, это будет раздражать! Очень им это не понравится, я уверен! Новая головная боль… Даже этот? — щёлкнул пальцами.

— Большаков!

— Да! Он самый! Признался тебе, что смешон в глазах бывших коллег. Его догадки. Предположения. Видите ли, их не устраивают! Ещё бы! Столько работы! Это же не взять первого попавшегося, повязать, выбить признания, — дело закрыто!

— Прекрати, Вадим! Иначе поссоримся! — Пальцами коснулась тонкой ножки фужера, задумчиво покрутила. — Ты ведь не знаком с ними! Если пригласили, значит, рассчитывали…

— И только ты, Моля, посторонний, можно утверждать, — чуждый. Заметь, не просто чужой человек для них, — отпил глоток, не слушая её, — чуждый элемент. И ты одна поверила. Выделила рациональное зерно, и как говорят, двинула вперёд! Плюс твои способности. Не люблю этого слова! Веришь? Экстрасенсорные! И всё же, — поставил фужер, — наша поездка дала результат! Своеобразный, конечно! И всё равно, — совпало!

Саломея внимательно посмотрела на мужа, изучая выражение лица.

— Чего так завёлся, Дюша?

— Тебя, глупую, жаль! Ждёт тебя, мать, участь Большакова. К сожалению!

Подошёл к холодильнику. Стоя в полосе света от него, раскрытого, аккуратно достал небольшую коробку.

— Смотри, что у нас есть! Забыла? Клубника со сливками. Бизе…

_.

Россия. Московская область. 1967 год.

Город, куда они приехали, оказался небольшим. Зимой здесь было теплее, чем там. Квартира, которую нашёл отец, была крошечной, но уютной. В гостиной расположили большой круглый стол, застеленный кружевной скатертью, свисающей до самого пола. Над ним — трёхрожковая люстра. Она долго не могла понять одного. Почему так мало стало у них вещей? И ещё, голос новой учительницы, этот, как показалось, ехидный вопрос: — Чем занимаются? Где работают твои родители?

Девочка растеряно смотрит ей в лицо, хлопает ресницами. Странно слышать, — она, в самом деле, не знает, кто её родители. Учительница почти не сводит глаз с её серёжек, мельком взглянув на её уши ещё раз, раздражённо:

— Садись на место! Продолжим позже!

Да что же за день такой? Рано утором слышала разговор родителей. Они шептались за перегородкой, но она отлично слышала каждое слово.

— Нет! Хватит! Надо нормального пацана родить, не урода какого-нибудь!

— С твоими — то делами детей рожать? Воспитывать? — шипела мать. — Дай бог дочку поднять! Воспитать нормально!

— Да где там? — возразил отец. — Наша совсем дурная! В тебя малую! Иль забыла себя? Игрушку свою? Ну да, ту самую! Палку с гвоздём?

Затем, к удивлению, впервые в жизни она услышала, как рыдает мать. Её властная, гордая и непримиримая, мать-красавица! Горькие всхлипы раздавались по всей небольшой квартире. Что такого сказал ей отец?

— Тихо ты! Ребёнка разбудишь! Господи, — сквозь слёзы причитала мать, — когда всё это кончится? Когда мы заживём как все нормальные люди?

— По серым макаронам скучаешь? В очередях хочется умирать? В серой толпе? Или шмотки, — сердито говорил отец, затем она услышала мягкий шелест ткани, — вот такие надоели?

— Да что толку спорить? Разве поймёшь? Ничего другого не видел, не представляешь! — перестав плакать, сухо и властно неожиданно отозвалась мать.

— Где нам? Мы же не аристократы, как некоторые! За границей родственников не имеем! Только снабжаю вас, обеспечиваю!

— Заткнись! — Девочка слышала, как поднялась мать, и притворилась спящей. Мать подошла к её кровати, наклонилась, поцеловала в лоб, поправила одеяло. Вернулась к отцу, оставив сладкий аромат духов. Снова услышала недовольный голос матери:

— Как бы нашей дочери в детдоме не оказаться! Снабженец!

— Не смотри так, прошу! — взмолился, вдруг, отец, назвав её Валей. — Всё будет, как скажешь!

— Сколько раз просила не произносить это имя! — передразнила. — Девок своих продажных, быдло это будешь так называть! Понял?!

— Когда злишься, — будто не расслышал отец, — напоминаешь мне ту красивую, маленькую девочку…

— Прекрати! Я сказала! — уже смягчившись, предупредила мать. Затем до слуха донёсся ритмичный стук кровати, материнские сладкие вздохи, словно ей не хватало воздуха.

Девочка проснулась, когда сквозь щели в шторах свет проник в комнату.