Акварель для Матадора - Вячеслав Курицын Страница 21

— Зачем валерьянки? — спросила Арина.

Гаев ухал, раскалился до красна, как паровой молот.

Откуда-то взялся пузырёк. Гаев зубами сорвал крышку и вылил содержимое прямо в Аринину зду. Арина закричала от холода и неожиданности. Гаев выхватил из-под кровати кота и ткнул его носом в валерьянку.

— С котом, с котом! — орал Гаев. — Не хотела со мной, трахайся с котом!

Кот Прометей ударил шершавым языком по клитору. Арина хотела вскочить, но не смогла: в очах Гаева горели костры, возводились и крушились дворцы, блистали молнии. Словно руководя Прометеем, как марионеткой, словно дирижёр, запавший на Вагнера, словно адский шоумен воздымал он и опускал крючковатые распальцованные руки.

Такой же ужас — или благоговение — он наводил на участников своего самого знаменитого, самого скандального, самого прибыльного шоу — «Стрип-стрит». Игроки рассказывали Гаеву

о дурных привычках и болезнях,

о супружеских изменах и тайных соблазнах,

о детских страхах и хрустальных мечтах,

состригали с себя прямо в студии волосы,

кололи себя ножиками и хлестали друг друга по щекам,

ели с пола из мисочки «Чаппи» и «Вискас»,

показывали задницу и гениталии,

испражнялись у всех на виду в огромные ночные горшки,

и были благодарны Гаеву за то, что он вытащил из них на свет божий все тайные пакости и мерзости. А Гаев одаривал их за это

телевизорами,

мотоциклами,

видаками,

шмудаками,

холодильниками,

автомобилями,

дублёнками,

полным Брокгаузом и Ефроном,

компьютерами,

круизами,

пылесосами,

VIP-абонементами на Кубок Кремля,

сотовыми телефонами

и ювелиркой.

Кот Прометей зарывался мордой глубже и глубже, словно собирался обнаружить где-нибудь в районе матки вечный источник валерьянки. Арина всегда ненавидела Прометея, а сейчас испытывала просто рвотное омерзение. Горький комок подкатывал к горлу.

Прометей вдруг вылез из сладкой пещеры, глянул на Арину безумными, как у Гаева, очами, мявкнул и больно укусил Арину за клитор. Она закричала, схватила Прометея за хвост, и швырнула его в потолок.

До потолка кот не долетел, но сильно ударил лапой подвернувшуюся по пути люстру, порвал какую-то цепь, и на Гаева рухнул хрустальный дождь.

Разговаривали они на удивление спокойно. Остыли. Гаев уже не хотел продавать Арину какому-нибудь греческому миллионеру — из тех, что держат на хорошо охраняемых островах целые гаремы наложниц с разных концов света.

Арина уже не хотела рвать на голове Гаева редкие с проседью волоски или поджигать его квартиру с видом на Триумфальную арку. Она думала о том, что, в сущности, почти всем обязана этому человеку.

Без него она в лучшем случае продолжала бы кривляться вокруг шеста в клубе.

А в худшем — кормила бы раков в Москва-реке с порезом через всё горло от ножа слишком крутого любовника, проигравшего её жизнь дружкам-бандитам. Поставил на «Аланию» против «Динамо» и ошибся, бывает. Так странно закончила свою жизнь Люся Петрова, предыдущая сосновская красавица, вздумавшая покорить Москву. А она, Арина, пока цветёт и пахнет.

И машину — правда, старую, поучиться — подарил ей Гаев.

И большую часть денег на квартирку дал Гаев.

— Деньги-то отдай, — сказал Гаев, выуживая из ноздри большую чёрную козулю. — Торопить я тебя не буду, но деньги отдай. Месяца тебе хватит?

Это Гаев называет «не торопить». Понимает же, что не то что за месяц, а и за полгода Арине неоткуда взять тринадцать тысяч баксов.

— Могу отдать через неделю, — сказала Арина. — Если продам квартиру.

Гаев великодушно развёл руками:

— Что же ты сразу, продам квартиру… Что я тебе — ствол под нос сую? Не отдавшие деньжат под курганами лежат… Ладно, потерплю. Сколько тебя надо месяцев? Два?

Гаев великодушно развёл руками, но внутри у него снова затарахтел злобный моторчик: стерва, параша сопливая, вытянула из меня деньги, знала, что не будет со мной жить, купила квартиру и слиняла, караганда вонючая…

— Два, — сказала Арина.

— Два, — сказала Арина. Она ещё не обжила свою крохотную конурку на Нижней Масловке. Там не было даже холодильника: еду на вечер она покупала по дороге.

Знакомые посмеивались над любовью Арины к глупым американским бутербродам. Что с них взять, они никогда не жили в Сосновке…

Только непонятно, зачем она купила два Биг-Мака. Ела она довольно мало.

Много непонятных, странных вещей происходит. Сегодня, когда Арина выходила из Малого Манежа, прямо перед ней огромный самосвал раздавил в лепёшку бежевую «Волгу» с человеком внутри. Причём Арине показалось, что зелёный БМВ, который не дал «Волге» выехать на Большую Дмитровку, запирал её специально. Арина на всякий случай запомнила номер.

Арина вздрогнула от телефонного звонка.

Когда разговор закончился, лоб Арины был покрыт густым слоем пота. Подмышки и пах тоже срочно требовали душа и дезодоранта. Сердечко стучало в такт коротким гудкам.

Она что-то прибирала, она, успокаиваясь, курила косяк, она искала чистое бельё, она красила губы, она замечала на столе два Биг-Мака и удивлялась, что пригодятся оба.

— Больницей пахнет, — виновато сказал он, когда Арина, уткнувшись лицом в складки его куртки, почувствовала далёкий аромат карболки и нашатыря.

Волосы его пахли ветром и порохом, мозоли — металлом, губы — её помадой, а потом анашой, а потом «Макдональдсом», а потом смесью его семени и её слизи, шрам на щеке — старой кровью, глаза — влажными снами.

— А почему тебя зовут Матадор? — спрашивала Арина, оседлав его, как ковбой мустанга, и он подкидывал её высоко — так, что она взлетала под потолок и, опускаясь, точно нанизывалась на блистающий член.

— Тебе не больно? — спрашивал Матадор, погружая указательный палец в её трепещущий анус, и она, смеясь, сама вводила в зад его напряжённый жезл. Бережно, как помещают в вату до следующего декабря новогодние игрушки.

— Откуда у тебя шрам? — спрашивала Арина, и он рассказывал, как в детстве упал с черёмухового дерева и разодрал щёку о сук, и что всякий раз, вспоминая об этом, он будто чувствует во рту вязкую, большую, как детское лето, черёмуховую кашу. Она не верила, она бережно гладила шрам, представляя необычайные приключения офицера госбезопасности, нож, летящий в лицо, пулю, потрепавшую по щеке. Тогда он говорил правду: шрамом он обязан кабану, с которым встретился на охоте. Она всё равно не верила.