Дневник его любовницы, или Дети лета - Карина Тихонова Страница 21

— Кладу справа от тебя, — проинформировал я.

Егор не ответил. Его глаза были закрыты, брови сосредоточенно сведены. Мы с Глебом еще немного потоптались на месте и потихоньку вышли во двор.

— Железный малый, — шепнул приятель, прикрывая дверь.

— Не говори, — согласился я тоже шепотом.

— Я почему-то не сомневаюсь, что он завтра поднимется на ноги, — начал Глеб и вдруг остановился с открытым ртом. Одновременно с ним замер и я, с тревогой вглядываясь в лицо друга.

— Ты чего?

— Вспомнил! — сказал Глеб страшным голосом и хлопнул себя по лбу.

— Что? — испугался я.

— Георгий-победоносец!

Я протянул руку и пощупал Глебкин лоб. Он стряхнул мою ладонь резким досадливым движением.

— Прекрати, идиот! Я вспомнил, кто он такой!

Глеб кивнул в сторону двери.

— Ну, ну! — заторопил я.

— Винодельни, — коротко сказал Глеб.

Я минуту постоял на месте, потом повторил жест приятеля и тоже хлопнул себя по лбу. Ну, конечно!

Месяц назад все средства информации Города взахлеб рассказывали об известном, богатом, удачливом, обаятельном, щедром предпринимателе Георгии… забыл фамилию. Ему принадлежали лучшие виноградники в нескольких бывших республиках Союза и несколько крупных винодельческих заводов. В Город он приехал для переговоров о покупке торговой марки «Мажестик», которой собирался вернуть былую славу и мировое признание. Его лицо долго не сходило с первых полос местных газет, а потом как-то незаметно растворилось. Как и всякое упоминание о нем.

— Что думаешь? — спросил я Глеба.

— Похищение, — ответил Глеб одним словом.

Я поежился. Скорее всего, приятель прав. Моего незваного гостя привезли в дачный поселок в качестве пленника. Но ему каким-то образом удалось сбежать. Страшно даже подумать, что со мной будет, если похитители узнают, кто перешел им дорогу!

— Меня в цемент закатают, — сказал я уныло.

— Не допустим! — решительно возразил Глеб. — Парень явно не глупый, а возможности у него — какие нам с тобой и не снились.

Он хлопнул меня по плечу и цинично призвал:

— Пользуйся, раз повезло!

— Ага! — огрызнулся я. — Выставлю ему счет за гостеприимство! А ты за медицинскую консультацию!

— А еще ты можешь выписать счет за блестяще проведенную операцию, — деловито напомнил Глеб.

Мы посмотрели друг на друга и сдавленно прыснули. Смеялись долго, но тихо, чтобы не проснулись хроники. Мне кажется, что наше веселье носило истерический оттенок. Напряжение, накопившееся внутри, выплеснулось наружу, и особого повода для смеха нам не требовалось. Достаточно было палец показать.

— Да уж, — сказал я, отсмеявшись. — Не думал, не гадал…

— Ты его в Москве не встречал? — спросил Глеб.

Я покрутил пальцем у виска.

— Обалдел? Где?!

— Тебя же таскали на всякие тусовки, презентации, — напомнил Глеб.

Я иронически хмыкнул:

— Думаешь, такие, как он…

Я кинул в сторону подвала.

— …шляются по подобным помойкам?

Глеб задумчиво почесал в затылке.

— Не знаю. Где-то же они должны знакомиться со своими фотомоделями!

— Они их на дом выписывают, — предположил я. — По каталогу. «Показ последней коллекции фотомоделей. Цены указаны в евро».

Мы снова согнулись пополам. Повторяю, нами овладело некое подобие истерики. Истерики тихой, контролируемой, не буйной.

— Слушай, пошли пожрем, — деловито предложил Глеб, отсмеявшись. — Я, когда нервничаю, постоянно хочу жрать.

— В таком случае, ты нервнобольной, — сказал я насмешливо.

— Чего это вдруг? — не понял Глеб.

— Да ты все время хочешь жрать!

— Пожалел, да? — укорил Глеб, вышагивая рядом со мной на кухню. — Для друга кусок пожалел, да?

— Боюсь, как бы ты не подавился.

— Не дождетесь! — ответил Глеб классической цитатой из знаменитого еврейского анекдота.

Мы быстро сварганили яичницу из пяти яиц с салом, нарезали сыр, колбасу, свежие овощи…

— Удар по печени, — сказал Глеб, с вожделением оглядывая продуктовое изобилие на столе.

— Что ты сказал? — спросил я и оторвался от буханки черного хлеба, которую торопливо кромсал большими ломтями.

— Ничего, — ответил Глеб. И поторопил:

— Пилите, Шура, пилите!

Через полчаса мы сидели за разгромленным столом, сыто отдуваясь.

— Это просто праздник какой-то, — сказал я расслабленным голосом и икнул.

— Чаю налей, — попросил Глеб.

— Сам налей.

— У меня сил нет.

— И у меня нет.

— А ты меньше разговаривай, — посоветовал приятель. — А то, как бабка на базаре: ему слово, а он в ответ все десять…

Я ухмыльнулся. За что я Глебку нежно люблю, так это за его безграничную потрясающую наглость. Но доводить эту мысль до приятеля не стал. С трудом вылез из-за стола, достал из шкафчика чашки, сунул в них по пакетику «Липтона» и бухнул чашки на стол. Включил электрочайник и предупредил:

— Кипяток сам нальешь.

— Ты нагло пользуешься моей кротостью, — сказал Глебка, ковыряя в зубах спичкой.

Мы немного помолчали, испытывая тупое блаженное чувство насыщения.

— Представляешь, — сказал Глебка, нарушая молчание. — Поэт Фет именовал это истомой.

— Что «это»?

— Состояние после сытного обеда, — перевел Глеб.

— Воспитанный человек, что ты хочешь? — одобрил я. — Не то, что ты, свинья! Натрескался, и давай в зубах ковырять!

— Я тебе не Фет!

— Это я давно заметил.

Чайник закипел и отключился с тихим деликатным щелчком.

— Наливай! — велел я.

Глеб с тяжким вздохом оторвался от мягкого диванчика.

— Как же я сейчас отосплюсь! — сказал он мечтательно.

Взял чайник, разлил по чашкам кипяток и вернул его на место. Плюхнулся на диван, откинулся на спинку.

— Я тоже, — пробормотал я. Сон уже начал давить на верхние веки. Глаза смыкались.

Глеб оторвался от спинки дивана и придвинулся к столу.

— Ты понимаешь, в каком мы дерьме? — спросил он.

Я поставил локоть на стол и уложил подбородок на ладонь.

— Ты о чем?

— Ты понимаешь, что его держали здесь, в поселке, у кого-то на даче?