Король бьет даму - Алексей Макеев Страница 20

Получив информацию от генерала, Гуров сразу же набрал номер Амосова. Телефон его был отключен. Немного подумав, Лев собрался и отправился к нему домой. Дверь открыла Маргарита. Она была одета в брючный костюм. Лицо бледное, но при полном макияже. В руках она держала зажженную сигарету.

– Добрый вечер, ваш муж дома? – торопливо спросил Гуров.

– Муж в больнице, – чуть удивленно приподняв брови, произнесла женщина. – Ему сегодня стало плохо с сердцем, и его увезли в Центральную клиническую больницу.

– А он вам не звонил оттуда?

– Нет, – пожала плечами Маргарита. – Я вообще надеюсь, что он спит.

– Да, наверное, так и есть, – улыбнулся Гуров. – Простите, что я вас побеспокоил, всего доброго. Не волнуйтесь, мы ищем… преступника.

– Всего доброго, – растерянно проговорила Маргарита, стоя на пороге и глядя, как он идет к своей машине.

Лев же, сев за руль, направился вдоль по улице, размышляя, что делать в сложившейся ситуации. Некоторое время он бесцельно колесил по кварталам, потом набрал номер Крячко и рассказал о том, что происходит.

– Как думаешь, куда еще поехать?

Реакция Крячко была однозначной:

– Домой, – заявил тот с ходу. – Даже если этот Амосов сбежал, все равно он рано или поздно объявится. Что ты его, на улицах, что ли, будешь искать?

– Боюсь, как бы он не наломал дров, – признался Гуров.

– Ну наломает – сам складывать будет, – лениво зевнул Станислав. – Чего тебе переживать-то? Ей-богу, не понимаю! Езжай домой, ложись спать! Утро вечера мудренее. Бесполезно мыкаться по улицам и просто так жечь бензин. Тем более что он у тебя свой, не казенный!

– Может, ты и прав, – согласился Гуров, который и впрямь понимал, что зря тратит время. – Ладно, сейчас еще раз позвоню ему на всякий случай.

Он позвонил, но Амосов не ответил. Откликнулся он только не следующее утро, когда Гуров набрал его номер по дороге на работу, и бодрым голосом заявил, что жив и здоров, более того, находится в своем благотворительном фонде, но ни словом не обмолвился о больнице, а Гуров не стал ее упоминать. Он решил немедленно встретиться с Амосовым и выяснить все на месте, поэтому на ходу развернул машину и отправился на Таганку.

Секретарша Наталия Владимировна улыбнулась ему уже не вчерашней казенной улыбкой, а как хорошему знакомому:

– Я так рада, что с Николаем Николаевичем все обошлось!

Гуров понял, что она ничего не знает о побеге Амосова из больницы, тот, видимо, навешал своим подчиненным какой-то лапши, в которую они поверили.

– Представляете, его уже выписали! – радостно говорила секретарша. – И он сразу же приехал на работу! Нет, наш Николай Николаевич поистине выдающийся человек! Правда, мне показалось, что он немного бледноват и, может быть, ему не мешало бы еще полежать, но раз он так решил, то…

Гуров не стал выслушивать ее восторженные щебетания:

– Ну, раз все так хорошо, я с ним и переговорю. Не нужно меня провожать, – и двинулся по коридору.

Он еще вчера, когда шел в бухгалтерию, обратил внимание на дверь с табличкой: «ДИРЕКТОР», так что знал куда идти.

Без стука открыв директорскую дверь, Гуров увидел сидевшего за своим столом Амосова. Выглядел он так, что если бы Лев был врачом, то ни за что не выписал бы Николая Николаевича в таком состоянии. Лицо не просто бледное, а какое-то помятое. Под стать ему была и рубашка. Неизвестно, где провел Амосов эту ночь, но она, скорее всего, была бессонной, и в благотворительный фонд он явно отправлялся не из дома.

При виде полковника директор фонда вздрогнул и в глазах отразилась целая гамма чувств, главным из которых был страх, хотя он попытался скрыть его. Амосов поправил стопку документов, бесцельно перекладывая ее с места на место, потом пригладил волосы, выдавил из себя вежливую улыбку и произнес:

– Добрый день. Рад вас видеть.

– Вы ничуть не рады меня видеть, Николай Николаевич, – спокойно проговорил полковник, проходя в кабинет и усаживаясь в кресло. Это было точно такое же кресло, как и в апартаментах главного бухгалтера, – кожаное, скользкое и неудобное. – Не нужно, не нужно, не притворяйтесь и не возражайте, – махнул он рукой, видя, что Амосов гордо приподнялся, пытаясь что-то объяснить.

После этих слов Николай Николаевич как-то стушевался и осел в кресле. А Гуров продолжал:

– Меня, собственно, интересуют только два вопроса. Почему вы сбежали из больницы и где провели эту ночь?

Амосов поднес руку к галстуку, поправил узел, ослабляя его, поднял на Гурова воспаленные глаза и медленно проговорил:

– В больнице мне было невмоготу. Вы должны понять. Мне крайне тяжело. А эта изоляция, это одиночество… Невыносимо!

Внимательно выслушав директора фонда, Гуров заметил:

– Вы покинули больницу тайно. Если бы то, что вы сейчас говорите, было правдой, вы действовали бы по-другому. Вам не нужно было бы скрывать своих планов, вы спокойно объяснили бы все лечащему врачу. И отправились бы домой, а не неизвестно куда. Где вы провели эту ночь?

Амосов молчал. На лбу его залегла глубокая складка. Гуров выждал больше минуты, после чего произнес уже резко:

– Не мне вам напоминать, что мы расследуем убийство вашей дочери, Николай Николаевич! Убийство! И мне казалось, что вы должны быть заинтересованы в том, чтобы оказывать нам посильную помощь. Вы же сейчас поступаете совершенно нелогично. Я пытаюсь понять почему, и я это выясню. Обязательно. Даже если вы будете всячески мне в этом препятствовать!

– Я не препятствую! – хрипло произнес Амосов. – Неужели вы думаете, я не хочу узнать, кто убил Дану? Ладно, я признаюсь! Признаюсь! – выкрикнул он тонким голосом. – Я потому и сбежал из больницы, что хотел сам выяснить это! Сам!

– Что заставило вас пойти на такой шаг? – в упор спросил Гуров.

Амосов со вздохом прижал руки к вискам, взъерошил волосы. Он уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, как в коридоре послышался посторонний шум. Тяжелые шаги, громкие голоса… Амосов в удивлении уставился на дверь, которая в следующее мгновение распахнулась, пропуская внутрь целую толпу. Первыми на пороге появились два человека в форме, а за их спинами виднелись несколько в гражданской одежде. Процессию возглавлял невысокий щупленький человек с погонами майора и цепким, пронзительным взглядом темно-коричневых глаз. Он мрачно и строго окинул взглядом Амосова и Гурова, после чего сухо произнес: