Дело Черных дервишей - АНОНИМYС Страница 20

– Взгляните-ка, – внезапно прервал его помощник.

Ганцзалин не без труда разогнул закостенелые скрюченные пальцы покойника. Между средним и указательным застрял кусочек черной материи. Загорский рассмотрел его внимательно, потом подозвал Джамилю и спросил, откуда, по ее мнению, мог взяться такой кусочек.

Бросив быстрый взгляд на обрывок, та сказала, что из такой ткани у них делают чадры. Загорский поднял брови: выходит, что перед смертью Пухов домогался какой-то местной прелестницы, и она, отбиваясь, убила его. А что, простите, делала женщина темной ночью рядом с вагоном? Может быть, у нее с красноармейцем было назначено свидание, они повздорили, он применил силу, она, защищаясь, ударила его ножом.

– У нас тут женщины при себе ножей не носят, – покачала головой Джамиля. – До ближайшего аула версты полторы, что ей тут понадобилось?

– Согласен, версия бредовая, – кивнул Загорский. – К тому же, судя по клочку материи, Пухов стоял с женщиной лицом к лицу, а ножом его ударили со спины. Следовательно, у женщины был сообщник.

– Или сообщники, – добавил Ганцзалин.

– Если предположить, что незнакомка действовала совместно с басмачами, тогда все становится на свои места, – сказал Нестор Васильевич. – Ее использовали как приманку, а Пухова убили. После чего смогли напасть на вагон совершенно внезапно.

Ганцзалин помолчал и сказал, что ему удивительно, что убили не всех, а одного Пухова. Зачем они оставили свидетелей?

– Очень просто, – отвечал Загорский. – Они не могли убить всех, потому что кто-то из сопровождающих был предателем. Оставить его в живых или увезти с собой значило дать нам зацепку. Поэтому они убили только Пухова. Кто же предатель? Кому, как сказали бы древние, все это выгодно? У меня есть на этот счет некоторые предположения, но не мешает их проверить.

Он посмотрел на Ганцзалина – что удалось ему узнать, пока он рыскал в окрестностях? Помощник отвечал, что один из местных жителей, возвращаясь домой, видел, как кавалькада из десяти-двенадцати человек скакала на восток, в сторону гор.

– Это понятно, – вздохнул Загорский, – в горах им гораздо легче скрыться от преследования, чем на равнине. Нашей задачи это совсем не упрощает. Едва ли они будут хранить Коран на территории Туркестана, это слишком рискованно. Скорее всего, его вывезут за границу. Я вижу два направления, в которых они могли поехать. Первое – это Синьцзян, в частности, Кашгар. Второе – Афганистан. Если предположить, что все дело организовано Фахретдиновым, то он мог отправиться и в Уфу. Однако в Уфе его будет трудно прятать. Вряд ли его украли, чтобы он гнил где-нибудь в подполе. Впрочем, все это только догадки, нужно что-то более вещественное.

Он посмотрел на Джамилю.

– Здесь есть телеграф?

– Должен быть у начальника станции.

Загорский отправился к начальнику станции и отослал запрос на имя главы Ташкентского УГРО Михаила Максимовича Зинкина. Благодаря таинственным покровителям Джамили Загорскому удалось приобрести официальный статус следователя – Зинкин оформил его и Ганцзалина на работу в уголовный розыск старшими следователями. Таким образом, к услугам Загорского оказалась вся мощь государственной машины, в том числе и все ее сведения. Теперь оставалось только ждать ответа.

Ждать, впрочем, пришлось недолго. Спустя три часа пришел ответ. В ответе содержались характеристики на всех людей, сопровождавших Коран Усмана в поезде. Загорский быстро пробежал глазами длинную телеграфную ленту, кивнул. Так он и думал! Ганцзалин, стоя рядом, сгорал от нетерпения, но молчал, понимал, что если нужно будет, хозяин все ему покажет. Так оно и вышло. Правда, показывать Загорский ничего не стал, передал на словах.

Оказалось, что командующий охраной комиссар Веретенников когда-то воевал с басмачами. Во время одного из боев он попал в плен к командующему мусульманской армией Мадамин-беку. Его должны были расстрелять, но почему-то пощадили. Позже, когда советское командование предложило Мадамин-беку сдаться, пообещав сохранить ему жизнь, Веретенников участвовал в переговорах и был своего рода передаточной инстанцией между басмачами и Красной армией. В конце концов Мадамин-бек согласился с условиями большевиков и сложил оружие. Некоторое время войско его считалось подразделением Красной армии, в котором служил и Веретенников. Однако довольно скоро произошло странное событие. Мадамин-бека с небольшим отрядом заманили в ловушку, и он погиб. Веретенников же после разгрома басмачей перешел работать в ВЧК, а когда чрезвычайку распустили – в ГПУ.

– Какая-то мутная биография, – задумчиво сказал Загорский. – Слишком много темных мест, ты не находишь, Ганцзалин? Похоже, наш друг Веретенников что-то скрывает.

Выяснить, что именно скрывает Веретенников, взялась Джамиля. Она тоже сделала запрос, правда, не в уголовку, а в какое-то никому не известное место. Ответ ей пришел еще быстрее. И ответ этот оказался настолько интересным, что Загорский отправился в вагон и попросил покинуть его всех, кроме Веретенникова, с которым у него будет разговор. В это же время явился начальник станции и забрал подчиненных красноармейцев из охранного взвода Веретенникова – для срочных хозяйственных работ.

Комиссар, проводив взглядом уходящих бойцов, повернулся к Загорскому, Лицо его сделалось мрачным. Загорский сидел прямо перед ним, загораживая единственный выход из вагона, возле которого стоял Ганцзалин. Джамиля осталась снаружи.

– Слушаю вас, товарищи, – хмуро проговорил Веретенников.

Внешне он был спокоен, но Загорский заметил, что комиссар задерживает дыхание, как человек, старающийся не показать, что волнуется.

– Как вы относитесь к бане? – неожиданно дружелюбно спросил Нестор Васильевич.

– К бане? – удивился Веретенников.

– Да, к русской бане.

– А при чем тут баня?

Загорский отвечал, что баня не при чем, просто они с Ганцзалином собираются пойти попариться. Может быть, товарищ Веретенников составит им компанию?

– Не знал, что здесь есть баня, – уклончиво отвечал комиссар.

Нестор Васильевич сказал, что начальник станции – русский человек, баню любит больше отца родного и даже завел ее на подведомственной ему территории. Так как же насчет попариться?

– Нет, спасибо, – решительно сказал Веретенников, – я в баню не хожу.

– Отчего? – огорчился Загорский.

– Да уж так, – криво улыбнулся комиссар. – Врачи запрещают.

Загорский удивился: что это за болезнь такая, при которой запрещена баня? Может быть, он эпилептик? Веретенников зло отвечал, что, разумеется, никакой он не эпилептик, просто не хотел бы говорить о своих недомоганиях с посторонними людьми.

– Жаль-жаль, – искренне проговорил Загорский, – может быть, если бы вы согласились, нам не пришлось бы задавать вам разные неприятные вопросы.

– Какие еще вопросы? – хмуро сказал комиссар, а сам скользнул взглядом по Ганцзалину. Тот не производил слишком уж внушительного впечатления. Внешне крепкий, ростом он был ниже Веретенникова и явно старше его по возрасту. Загорский казался более серьезным противником, хотя едва ли мог претендовать на победу в бою с сорокалетним комиссаром. Так, во всяком случае, думал сам Веретенников. Видимо, эти соображения его немного успокоили. Но еще больше его укрепляла мысль, что стоявшие напротив него люди, очевидно, не вооружены, у него же на боку висит кобура с табельным оружием. Он тихонько огладил кобуру ладонью, как бы убеждаясь в ее наличии, а заодно и расстегнул ее. Однако жест этот заметил Нестор Васильевич и отреагировал на него совершенно неожиданно.