Наследница тамплиеров - Далия Трускиновская Страница 20

Леся малышей не любила, и по самой уважительной причине — она любила себя и считала, что в центре внимания должна быть она, а не какой-то сопливый поросенок. Внимание было ее кислородом, ради интереса в глазах слушателей она была на все способна.

Когда она ушла, Анюта вздохнула с облегчением.

Нужно было разбираться с Феденькой, менять памперс, подмывать, кормить, опять менять памперс, опять подмывать, в панике звонить тете Любе и узнавать, что у сына с желудком, перечисляя весь его рацион за два дня, готовить рисовый отвар, убаюкивать, а кончилась вся эта суета, когда Анюта взяла ребенка к себе в постель, просто полежать рядышком, да и заснула.

Виталик приснился уже под утро.

Ей повезло — Феденька проспал семь часов ангельским сном, такое с ним бывало редко. И Анюта рядом с ним почти выспалась. Началась утренняя суета, практически повторявшая вечернюю, и о двух подозрительных монетах Анюта вспомнила только ближе к обеду. Она попыталась восстановить события — перед тем, как снять хозяйственные перчатки, она ведь куда-то положила эти двухеврики, но куда?

Они нашлись ближе к вечеру — оказалось, были впопыхах накрыты крышкой от сковородки. Но лучше бы не находились вообще — их было четыре штуки. Вот так прямо и лежали квадратиком.

Анюта сперва подумала, что сама их туда уложила. Всего монет было двадцать три. Нужно сосчитать те, что в вазе, прибавить эти четыре — и должно получиться двадцать три!

Она достала монеты из вазы, разложила в линеечку. Их там оказалась двадцать одна штука. То есть с ними ничего не случилось. Плюс четыре — двадцать пять…

Нужно было что-то делать! Первое, что пришло на ум, — выбросить заколдованные монеты. Второе: но ведь валюта… Третье: с этой валютой недалеко до дурдома! Четвертое: позвать попа, освятить квартиру! Пятое: отнести эти четыре двухеврика в церковь и перекреститься с облегчением!

Время было неподходящее — вечерняя служба, наверно, уже кончилась. Анюта приказала себе утром быстро собраться и дойти до Никольского храма, что на Суворовской. А четыре монеты так и оставила на кухне, накрыв крышкой и закрестив. Не то чтобы она боялась, что двухеврики ночью прилетят к ней в спальню и задушат, но с крышкой было как-то спокойнее.

Утром их было уже шесть.

Анюта долго смотрела на монеты, не решаясь прикоснуться. Потом взяла нож, ножом столкнула их в полиэтиленовый пакет, пакет завязала и кинула в сумку. Покормив ребенка, она быстро собралась, усадила Феденьку в коляску и отправилась в церковь.

Чем ближе был Никольский храм — тем медленнее она шла. Поравнявшись с оградой, вообще остановилась. И занятная мысль родилась в голове: а принято ли нести в церковь валюту?

В это время Митенька по телефону вправлял мозги Лесе.

— Не может быть, чтобы у нее все было о-кей с этими деньгами, — говорил он. — Ты что, не можешь с ней поболтать как-нибудь по-хорошему? Соврать что-нибудь? Ну, попроси у нее эти евро обратно, что ли! Скажи — для дела нужны!

— Для какого дела?

— Ты что, соврать не можешь?! Разучилась?! Для какого, для какого… Скажи — подруга за границу собралась, нужна валютная мелочь, чтобы в Париже ради одного круассана пятисотевровую бумажку не менять. Пообещай столько же — но бумажками. Или даже больше пообещай! Поняла?

— Поняла!

Леся не умела врать. Она умела сочинять. Причем только про себя — если бы ее попросили сочинить историю, как кузен Митька пошел на рынок за картошкой и там познакомился с дочкой миллионера, у нее бы не получилось. А про себя — да хоть с описанием свадьбы на Мальорке и медового месяца на Реюньоне!

Получив хороший разгон от кузена, который был пока единственным источником карманных денег, Леся оделась и позвонила Анюте, но та отключила телефон. Однажды она, зайдя в церковь, видела и слышала, как вразумляли женщину, у которой в сумке не вовремя заорал дурным пьяным голосом аппарат.

Леся бы не забеспокоилась — беспокоилась она только о себе, и то — не часто. Но если не выполнить поручение Митеньки — то и вознаграждения не будет. Поэтому она оделась и пошла в гости к Анюте.

Анюты дома не оказалось. Леся спросила бабушек и мам во дворе — не видали ли Анюту. Да, видали, убежала с коляской, и вид был перепуганный.

Вот тут уж Лесе стало не по себе. И, опять же, не за Феденьку, а за себя она встревожилась. Если ребенок заболел — Анюте будет не до подружек. А Лесе было вполне удобно с Анютой. Что бы она ни рассказывала о себе — Анюта даже не пыталась поймать ее на вранье.

Леся позвонила кузену и рассказала, что Анюта исчезла.

Митенька был в свои тридцать лет классическим мальчиком, которому дай волю — так и помрет бездетным. Но что такое болезнь ребенка — он знал, потому что у одной из его подруг рос болезненный малыш, и сколько денег уходит на лечение — он тоже знал.

Анюта нигде не работала, алиментов пока не получала, потому что развод не состоялся, вряд ли у нее был огромный счет в банке, значит — если сейчас врач пропишет дорогое лекарство, она отдаст все деньги, какие есть в доме, включая двухеврики. И разгадка секрета Икскюльской плиты, которая уже замаячила на горизонте, помашет хвостиком и будет такова!

— Ищи как знаешь! — рявкнул Дмитрий. — Чтоб через два часа нашла и забрала у нее евры! За любые деньги! Я потом верну!

А вот денег у Леси было не густо.

Она купила новые леггинсы, такие пестренькие, очень миленькие, а к ним требовались новые балетки.

С леггинсами в Протасове было сущее горе. Уличная мода живет сама по себе, и то, что предлагают всякие от-кутюры, ее не касается. Вдруг несколько стройных девушек подряд вышли на улицу в цветных леггинсах и размахайках — так уже через две недели весь протасовский слабый пол так расхаживал, кроме разве что безнадежных бабушек. Точно такая история вышла пару лет назад со штанишками-кюлотами. И вот теперь все толстушки, а толстушек в Протасове хватало, обтянули пышные формы и крепенькие ножки яркой и безжалостной синтетикой. Им очень хотелось быть модными и соблазнительными.

Леся уже была не рада обновке. Позвонив в справочную, она узнала адреса ближайших детских поликлиник и поспешила туда в надежде, что все как-нибудь образуется, что тревога ложная и выкупать двухеврики не потребуется.

Анюта меж тем стояла возле церкви, не решаясь войти. С одной стороны, ей было страшно — валюта только что не попахивала серой. С другой — но это ведь валюта! И шесть евро на дороге не валяются. Наконец она решилась. Тем более — хотела поставить свечку Богородице ради воссоединения с Виталиком. Нехорошо на паперти думать о мужчинах, но, видно, возле церкви околачивался какой-то незримый хвостатый охальник и подбрасывал в голову такие мысли, что просто стыд и срам.

В церковь с коляской нельзя, она попросила присмотреть за Феденькой двух попрошаек, быстро вошла в храм, на ходу достала из сумки полиэтиленовый пакет — и увидела там не шесть монет, а восемь.