Завещание поручика Зайончковского - Мариэтта Чудакова Страница 19

расшифровывалось как «Смерть шпионам!», но арестовывали-то они по большей части совсем даже не шпионов, а простых солдат и офицеров, на которых кто-нибудь донес. Передал в СМЕРШ, что этот офицер сказал, например, что у немцев техника лучше. И все – минимум десять лет лагерей.

Но швед-то Валленберг вообще не был советским подданным! И ни в каких советских делах замешан не был – ни в революции, ни в раскулачивании… Ничего плохого вообще не совершал – делал одно только самое хорошее, вроде как врачи «Скорой помощи»: спасал людей от смерти. Вообще все очень запутывалось. Ведь его арестовали в дни побед советской армии над Гитлером. Оказывается, под флагом нашей так тяжело нам доставшейся великой Победы творились ужасные дела. Это было очень обидно, но всегда надо знать правду.

В общем, после ареста следы Валленберга затерялись. Разные люди, выпущенные в 1956 году из сталинских лагерей и тюрем, вспоминали, что видели в разных камерах очень грустного, убитого горем молодого шведа… А Швеция сто раз, наверно, обращалась к советским властям – и при Сталине, и после него – с вопросами о его судьбе… Но кремлевская власть отвечала всегда одно – знать не знаем и ведать не ведаем.

Тут, вспоминала бабушка Степки, неожиданно им, студентам, стало ясно, что за молчанием о гибели этого человека, спасшего десятки тысяч евреев, стояла еще одна большая ложь советской власти.

Потому что в СССР никогда не говорилось публично, устно или печатно, о массовом уничтожении гитлеровцами евреев. Сначала такое было распоряжение Сталина, а потом продолжалось и без него. Говорилось только и исключительно об уничтожении вообще «советских людей». Степка не мог этого понять. Что, Гитлера, что ли, жалели?..

В общем, Степка решил собирать все-все про этого человека – Валленберга. Он, во-первых, хотел понять, как получаются такие люди. А во-вторых – очень надеялся что-то выяснить про его таинственную и мрачную судьбу.

А Степа был человек очень целеустремленный. Это значит, он не только ставил перед собой цель, а еще и сразу же начинал к ней изо всех сил стремиться. Поэтому он скоро уже очень неплохо знал биографию Валленберга и поднакопил кое-какие материалы.

Он сначала помещал их в красивые альбомчики. Любил все там размещать, еще и разрисовывать вокруг. Но потом вдруг понял, что все надо делать по-другому – как в музеях. И стал аккуратно развешивать фотографии и копии разных документов в рамочках собственного изготовления на стене.

А на двери своей комнаты повесил небольшую вывеску. Как уже говорилось, на деревянной дощечке он красиво выжег:

Музей Рауля Валленберга

И это был, конечно, один такой музей на всю Сибирь. А может быть – Степка точно не знал – и на всю Россию.

Но ребята в селе не больно-то интересовались Степиным музеем. Только один посмотрел на стену минут пять и сказал: «Здоровско!» А другой: «Ну ты даешь!»

Друзья забегáли к нему и, увидев Степу за работой, говорили обычно:

– Чего ты паришься с этими бумажками? Пойдем лучше мяч покидаем!

А близкий Степин друг Гарик Кесоян, у которого тоже был компьютер и Интернет, на улицу почти не выходил, а часами играл в «Баланс» или в «Second Life». Конечно, обе игры интересные, а вторая – очень серьезная, требует ума и всяких творческих способностей. Но Степа на Гариковы уговоры включиться в эту игру ни разу не поддался. Почему, спросите вы? А потому, что Степа считал – это получается вроде как подсесть на иглу: создается зависимость.

Книжку, например, даже самую интересную можно отложить и пойти поделать что-нибудь во дворе. Или даже на речку сбегать. А компьютерная игра – это концы. Сел – и уже до ночи тебя от экрана никто не оторвет.

И еще – ведь каких персонажей там ни придумывай и как их ни оснащай, и в какие приключения ни вовлекай, а выключил компьютер – и выключилась вся эта виртуальная жизнь. Ничего от нее не осталось – ни в руках, ни на столе, ни на стене… Не то что работа по устройству музея. Тут каждый добытый экспонат – вот он. А потом к нему добавляется другой, третий…

Степа, если честно, очень даже надеялся на помощь Гарика, головастого парня, в своих делах. Но ничего из этого не вышло. Так и не выбрал он времени помочь – только один раз заходил посмотреть Степин музей. А так – придет из школы, поел, все уроки за полчаса сделал – все годы отличник, между прочим, – и тут же за свои игры.

Вот почему Степе было так интересно показать свой музей московской девчонке. Тем более оказалось, что и она про его любимого Рауля совершенно ничего не знала.

Глава 17На сцене появляются наши старые знакомцы

Сидя в Степкином музее, Женя и представления не имела о том, какие звонки шли в предыдущие сутки, когда она еще болела, из Мексики в Москву, а затем – из Москвы в Омск. Звонки, которые до Алтая пока еще не долетали.

Ее отец, Александр Осинкин, подошел к делу по-научному, поскольку иначе просто не умел.

До конца конференции и отлета оставалось три дня. Он размышлял: если сорваться тут же – это мало что даст. На завтра билетов не было, а в бессмысленной толчее в аэропорту в течение суток или долее он меньше принесет пользы своей девочке, чем взявшись за действия тут же, на месте, путем телефонной связи. Вот, действуя в течение этих суток, одновременно пытаться поменять билет на послезавтра – это дело другое.

Кроме телефона дочери и жены, он знал только телефон Жениного друга – Димы Шуста. Был он знаком и с его отцом, генерал-лейтенантом Георгием Ивановичем Шустом. Как понял Александр Осинкин из сбивчивого рассказа своей матери и сдержанных пояснений полностью обескураженного всем происходящим отца, Шуст-то и обеспечил поездку Жени в Сибирь… Выяснение обстоятельств этого решения, принятого генералом в отсутствие родителей девочки, Осинкин разумно отложил до Москвы. К тому же он запомнил слова Флауэрса, посвятившего его во всю эту зловещую историю: «Я прямо скажу – вам повезло, что она уехала». И еще – что именно два «афганца», с которыми Шуст отправил Женю, и стали главной ее защитой в отсутствие отца…

Кстати сказать, одно важное решение пришло само собой, по ходу размышлений. Осинкину было ясно, что мексиканские новости он не будет сообщать ни родителям, чей отдых в Евпатории и так был в значительной степени сорван действиями их любимой и единственной внучки, ни жене. Разговор с ней – пожалуй, излишне суровый, за что Александр Осинкин, человек мягкий (хотя и твердый) корил себя, – и без того прервался каким-то странным, до сих пор не объясненным образом. Справиться с опасностью, грозившей дочке, – это было целиком его, мужское, отцовское дело.

Но в последние минуты перед самым первым шагом Александр Осинкин чувствовал себя в щекотливом положении. Получалось, что он должен был связаться с генералом Шустом и сказать ему примерно следующее: