Противостояние - Юлиан Семенов Страница 19

Дора вернулась домой в восемь часов и больше из квартиры не выходила — это сказала и соседка по площадке, Усыкина Матрена Александровна, и мать ее бывшего мужа.

Костенко, вышагивая по коридорам управления, зло думал: «Вообще-то у меня чудовищная работа: прежде чем отвести человека, даже если он и симпатичен мне, я должен его подозревать, я обязан ввести его в версию: шофер такси — сообщник, отъехал сто метров, остановился, пришел Саков, и вдвоем прикончили беднягу Минчакова. А зачем? С целью грабежа. Но что у него было в чемоданах? Саков этого не знал, шофер такси тем более. Кто мог знать? Дора? Значит, она сообщила Сакову? Или шоферу? А когда она лазала в его чемодан? И где он хранил самородок, — если именно он купил или украл, — тот, что привез Дерябин? Нет, тут сплошные дыры. И все показания, сдается мне, искренние. Шофер был последним человеком, который видел Минчакова. Он мог отвезти его в металлическую мастерскую, там открыли чемодан, именно там увидели корешки аккредитивов и самородок. Почему нет? Вполне возможно. Нет, шофер нужен».

С этим Костенко и вошел к Жукову, который беседовал с Григорьевыми.

Жуков поднялся, хотел было доложить, но Костенко остановил его, спросив:

— Разрешите присутствовать?

— Конечно, товарищ полковник. Может, вы поведете беседу?

— Если позволите, я задам несколько вопросов…

— Пожалуйста.

— Впрочем, вполне вероятно, что вы уже обсуждали это… Меня интересует, как прошел остаток вечера, после того как уехал Минчаков?

— Это мы обсудили… Владимир Афанасьевич, — обратился Жуков к Григорьеву, — расскажите-ка еще раз.

Толстый, потный Григорьев страдающе посмотрел на жену — такую же толстую и потную, вздохнул:

— Чего ж дважды об одном и том же? Ну, вернулись, когда Миша уехал. Дорка ушла, у ней ребенок и свекровь сволота, не дает бабе жизни. Саков замерз, шофер в моторе плохо разбирался, он ему и помог машину завести, ну, я его после этого отпоил горячим чаем с коньячком, потом он ушел, а мы с Зиной начали мыть посуду, за день всю посуду напачкали, гуляли от души…

— А когда вы Диме коньяк отдали? — спросил Костенко.

— В тот же вечер, как Сакова проводил… Димка к нам потом зашел, сказал, что можно и крючки японские достать и лески.

— А Саков когда бутылки передал?

— Так это вы его спросите… Назавтра, верно, передал, потому что в субботу у него леска была, тоненькая, японская, а Димка без коньяка не отдаст, он на слово не верит…

— Второй вопрос, — сказал Костенко, испытывая отчего-то радость за Сакова — тот был растерянный, жалкий, но всячески пытался сохранить достоинство. — Дора помогала Минчакову упаковывать чемодан?

— Нет. Ты видала, Зин? — спросил Григорьев жену.

— Думаете, ей интересно на его грязные рубашки смотреть? — усмехнулась Григорьева. — Она ж любила его, жалела…

— А он? — спросил Костенко.

— Мужик и есть мужик, — вздохнула Григорьева. — Где плохо лежит, то и возьмет… Кому он был нужен-то, карлик? А Дорка к нему с сердцем, от всей своей одинокой бабьей души…

— Вы Журавлевых хорошо знаете? — спросил Костенко.

— «Здрасьте», «до свиданья», — ответил Григорьев, вопросительно посмотрев при этом на жену.

Та, заметив, как Костенко и Жуков переглянулись, одновременно зафиксировав этот быстрый, осторожный взгляд мужа, ответила:

— Вы только не подумайте чего… Он, — она кивнула на мужа, — знает, что я их не люблю, а мужики все на нее, на Динку, заглядываются… Мне и за Дору обидно было, когда она к Минчаку со всей душой, а он по Динке вздыхал.

— Саков от вас пешком ушел или вызвал такси? — спросил Костенко.

— Пешком.

— А кто может подтвердить, что он пошел домой? — жестко спросил Костенко, ярясь на этот свой вопрос — увы, необходимый.

— Я, — ответил Григорьев. — Он портфель свой забыл, я его отнес ему, еще Зина сказала: «Пойди пройдися, ты ж еще не протрезвел».

— Что делал Саков, когда вы к нему пришли?

— Спал. Он рано ложится.

— Долго вы у него пробыли?

— Да нет, отдал портфель и ушел…

— Ой, конечно, портфель он мне принес, — обрадовался Саков, сидевший в кабинете Костенко — гора окурков высилась в пепельнице, дым плавал слоистый, фиолетовый, тяжелый. — Я совсем об этом забыл!

Журавлева — Костенко приехал к ней около двенадцати — была в халатике уже, лицо намазано густым слоем питательного крема.

— Простите за поздний визит, — сказал Костенко, — но мне нужно уточнить еще одну деталь.

— До утра не ждет? — женщина пожала плечами. — Проходите.

— Спасибо. Супруг уже спит?

— Супруг работает в вечернюю смену, — как-то усмешливо выделив слово «супруг», ответила Журавлева, — он вернется с минуты на минуту.

— А в тот вечер, когда к вам приезжал Минчаков, супруг, — Костенко специально повторил столь неприятное Журавлевой слово, — был дома?

— Мы ведь ответили на этот вопрос. Да, мы были вместе.

— Нет, я имею в виду тот вечер, когда Минчаков забрал у вас посылку…

Журавлева поднесла руку к виску, лоб ее сжался морщинами, которые стали особенно заметны из-за слоя крема:

— Да.

— А вы Минчакова проводили к машине?

— Нет. Я видела из окна, как он сел в машину…

— Шофер был за рулем?

— Я не видела.

— Меня интересует — к вам вместе с Минчаковым шофер не поднимался?

— Нет.

— Значит, лица шофера вы не видали?

— Нет.

— И номера такси не запомнили?

— Нет.

— Ну, извините, — сказал Костенко и поднялся.