Новая девушка - Харриет Уокер Страница 19

Я радовалась тому, что не знаю, кто растет в моем лоне. Мы с Ником хотели, чтобы это стало для нас сюрпризом. «Заслуженной наградой за муки», — говорили мне. Сама я вовсе не отдавала предпочтения мальчику или, наоборот, девочке, а желание узнать возникало эпизодически, как желание почесаться. Но чем ближе становилась дата, тем больше я надеялась на то, что будет дочь. Маленькая девочка — прямая противоположность Джеку. Начало, а не конец. Свет, рассеивающий тьму Винни.

Если родится мальчик, Винни не сможет смотреть на него, все время думая о том, каким мог быть Джек. А с девочкой ей будет много легче, когда мы наконец снова будем вместе.

Однако когда пришла посылка, перспектива воссоединения стала для меня маловероятной. Ник расписался за нее и почти открыл, прежде чем понял, что посылка предназначена мне. Я сразу же узнала свое имя, написанное почерком Винни, — а как иначе? Винни же присылала мне поздравительные открытки на бесчисленные праздники и на дни рождения в течение всех двадцати лет. До появления Хелен мы писали друг другу письма и посылали их по почте, хотя жили за углом друг у друга. У нас был общий дневник, который каждая по очереди брала домой, а утром возвращала подружке. От меня не ускользнула ирония той ситуации, что мы перестали писать туда сразу же, как только стали происходить события, по-настоящему достойные записи.

Почерк Винни с завитушками я знала так же хорошо, как собственный, а содержание коричневой коробки вызвало воспоминания: крохотные белые чепчики, купленные мной для Джека накануне его рождения, вернулись ко мне без всякой записки. Одного из шести купленных — того, что был на нем в момент смерти, — недоставало.

В коробке были еще вещи, о которых я давно успела забыть: шикарный штопор, подаренный мне каким-то пиарщиком много лет назад; первое издание ее любимой Сильвии Плат ^[13], которое я отыскала в Париже, когда была там на Неделе моды; кожаная сумочка цвета сливочного крема, преподнесенная мне в Милане; декоративная ваза из керамики, теперь расколотая на две части. Винни явно очищала свой дом от свидетельств былой дружбы, больше не нужной.

Мне словно нанесли сильный удар. Живот ощутил дополнительную нагрузку, никак не связанную с крохотным существом, живущим там. Ужасно видеть, как вещи, подаренные в знак любви, с упреком бросают тебе в лицо. Лучше б Винни просто их выбросила, но я знала, почему она этого не сделала.

Хочет, чтобы мне было плохо. Хочет наказать меня. Как будто не этим она занималась все эти годы.

Я понимала это стремление Винни к очищению, желание причинить мне боль. Сама почувствовала облегчение, когда фото Джека исчезло из моего телефона, — и тут же стала корить себя за это. Теперь я была готова продолжать вынашивать птенца, о чем мое тело давно активно намекало — активнее, чем сознание и постоянное сокращение списка рабочих вопросов в ежедневнике. Мои руки жаждали перестирать наконец все эти горы детских комбинезончиков, первозданных в своей белизне и крохотности; они хотели сложить их после того, как те высохнут, и разложить по полкам комода, купленного для детской.

Пока это просто кладовая, а не детская.

Мы покрасили ее в темно-серый цвет с голубоватым оттенком, напоминавшим расцветку моего подвенечного платья. Ник попытался превратить эту затею в эпизод романтической комедии — брызгал на меня краской, целовал меня в щеки и делал селфи. Я же отнеслась к этому как к рутине. Мне не хотелось испытывать судьбу и демонстрировать богам, какая мы счастливая семья, где остро не хватает трагедии.

— Очень изысканно! — воскликнули девочки на работе.

— Очень в духе «Пинтереста» ^[14], — ухмыльнулась Мэгги, а сама сложила большой и указательный пальцы в «о’кей».

— Цвет не слишком детский, так что для кабинета тоже подойдет, — заметила я.

Если…

В конце концов я уже не могла дождаться, когда настанет последний день на работе. Устала чувствовать себя лишней, устала от постоянной усталости, от того, что вечно ощущаю незащищенность и обиду, от того, что не могу заставить себя написать хотя бы парочку статей. Двигалась я как вьючное животное по сравнению с жизнерадостными практикантами, порхающими между гардеробной (пока еще сохранившей приличный вид) и своими столами в гораздо более вычурной и неудобной одежде, чем у меня.

Должно быть, считают меня столетней старухой.

А еще я заметила, что Мэгги тоже запорхала. Скорее всего, решила я, памятуя о запрете на свидания, это никак не связано с мужчиной. Значит, просто втягивается в работу. Я хорошо помнила, как та когда-то тоже казалась мне пьянящей.

Если отбросить мысли о необузданности, являющиеся результатом завистливого пренебрежения и моего вечного ожидания какой-то пакости, то надо признать: Мэгги неплохо смотрится на моем месте. Исчезли вычурные лодочки с заостренными носами, как у офисной секретарши, — их сменили некрасивые, но милые мужские броги ^[15] и обязательные лоферы, люксовые кроссовки, не предназначенные для бега, и сапожки на блочном каблуке. Силуэт одежды все еще оставался обтягивающим — что неудивительно с такими сиськами, — но исчезло то, что я про себя недобро называла «провинциальным шиком». Исчезла привычка начинать каждую фразу словами: «Я, конечно, извиняюсь, но…» То есть исчезла девочка, которая за гроши пописывала в разных изданиях, как исчез и старый фешен-редактор, замененный гораздо более активным.

Я старалась радоваться замене, старалась разделить энтузиазм, с которым Мэгги узнавала о том, как прекрасна может быть жизнь в этой новой роли, старалась вместе с ней вновь испытать тот восторг, который испытывала давным-давно, только заняв пост фешен-редактора. Но видела перед собой лишь бьющую ключом энергию и фонтан идей, отсутствующих у меня, талию, оставшуюся для меня в прошлом, светскую жизнь, брошенную мною с удовольствием, и популярность, завоеванную женщиной, занявшей мое место.

Я наблюдала за тем, с каким желанием Мэгги и другие члены команды брались за дело, и для этого им вовсе не требовалось мое присутствие. И вдруг посреди всего этого беспокойства — тем более острого, что новенькая со светящимися глазами и свежей кожей посажена в мое кресло мною самой, — наступил наконец тот момент, когда сердцебиение живущего во мне существа гораздо важнее всех самых тревожных и параноидальных мыслей.

Я не заметила, что Мэгги отсутствует, когда все собрались вокруг моего стола, чтобы разрезать традиционный потешный торт-полено, оформленный в виде гусеницы, которым отмечались все важные моменты в жизни «От». Сделанная из белого шоколада офигевшая физиономия гусеницы всегда доставалась Мофф: та обычно нюхала ее, отщипывала маленький кусочек и отставляла в сторону.