Забытый берег - Владимир Евдокимов Страница 19

На рассвете Виктор переправил меня на конус выноса. Возле костровища стояли закопчённая кастрюлька с дужкой из проволоки и кружка с чаем. Рядом — бутылка болгарского бренди с надетой на горлышко гранёной стопкой. За ивами пряталась палатка: одноместная, низкая, с пологими скатами.

Мы вытащили колышки оттяжек с одной стороны и перевернули палатку с Коневым на нетронутые оттяжки. Под брезентом открылась подстилка из травы. Конев вскрикнул и стал биться внутри, затих, расстегнул вход, выполз наружу и поднялся.

На нём были линялые трусы и синяя футболка. Жидкие чёрные волосы взъерошились на затылке, чёрные усы топорщились, лезли в рот. Узкое смуглое лицо его казалось безжизненным.

— Привет, Саша! Ты что кричал? — спросил я. — Гаган приснился?

Конев дёрнулся головой и, не разжимая рта, улыбнулся. Смотрел он при этом как бы на меня, но в то же время мимо. Это была его особенность — смотреть мимо глаз собеседника. Но удивлялся он при этом не себе, а другим и наивно спрашивал, как это люди разговаривают друг с другом и при этом глядят друг другу в глаза.

— Бренди, Саша, пил ты, ничего?

— Хорошее! — Конев убеждённо кивнул. — Хочешь?

— Уезжай отсюда, Саша, — попросил я, — не надо тебе здесь находиться. Мешаешь ты нам.

Конев тупо уставился в землю и застыл — в трусах и футболке, скрестив на животе руки. От него пахло коньяком.

С досадой сказав «Хе!», Виктор ушёл к лодке. Конев закурил, изящно выпустив дым вверх. Тогда я опрокинул его кружку с чаем и тоже ушёл. На остановочный пункт Ползуново.

Шёл я по щебню, по глине, заходил в траву, замочил брюки до колен — успокоился и еле успел на катер.

В Гремячево пассажиры сели на автобус, а я отправился пешком. Вдоль высокого берега затона, заросшего ивами, тянулся неровно проложенный асфальтовый тротуар, а за ним стояли толстые, с золотистыми стволами сосны. Вдоль берега тянулся узкий пляж. Внизу выглядывали из кустов шкафы для лодочных моторов.

Спрятавшись в ивняке, я разложил на песке ветровку, удобно устроился и уснул. И сон получился лёгким, и пробуждение радостным: будто только что глаза прикрыл, а открыл в лёгкости и довольстве. По затону, радостно рыча, летела лодка, внизу слева купались мальчишки. Часы показывали около одиннадцати.

Я ополоснул руки и горящее лицо, вернулся на асфальт и зашагал дальше.

На рынке были огурцы. Огурцы я взял. Лица многих торговок оказались знакомыми — я их видел на катере! Они же показали, где вкусный хлеб. Я встал в очередь и взял свежего — горячего, белого, кирпичиком, уложил в сумку, сколько смог, и был готов.

Гостиница в Гремячево была одна, называлась «Волна». Я нашёл её на улице Ленина. В гостинице я выяснил у дежурной, дамы средних лет, что Бабкин и Конев приехали в Гремячево в один день, девятого июля. Десятого утром, в четыре тридцать, Бабкина разбудили, и он выписался. Это значит, что он по холодку отправился на дебаркадер. Шёл вдоль затона, любовался соснами и волжскими далями. Переправился первым катером и заявился к нам. А Конев отоспался и выписался к вечеру. Это значит, что на второй катер он опоздал и уже «Ракетой» ушёл на Кривоносово. Оттуда поднялся на горы и, обозревая Волгу, а главное, острова, нас и обнаружил. После отъезда весёлой троицы спустился на конус выноса и расположился. И там, покуривая и почитывая, остановил наши действия по выемке клада.

Ожидая катера возле дебаркадера, я готовился к моральному террору и мысленно сочинял стихи про Конева. И получалось!